Выкупи меня
Шрифт:
— Где ты была? — выпаливает она, едва я вхожу в калитку.
У Зайцевых, моих приёмных родителей, двухэтажный коттедж. Он мог бы быть уютным и привлекательным для жизни, так как расположен в престижном, утопающем в зелени, пригороде, если бы его хозяева не являлись столь надменными типами. Мирон Михайлович и Элина Сергеевна полагают, что весь мир им обязан. А бизнес раз за разом прогорает, потому что кругом воры и коррупция. Поэтому единственный выход — выгодно продать меня и жить безбедно до конца дней.
Не выйдет.
— В Академии, — отвечаю вроде
— Да ну, — ехидно тянет приёмная мать, — вообще-то мне звонила Маша и сказала, что ты оттуда ушла с Ресовским. И я даже обрадовалась — так этой белокурой стерве и надо. Но тут мне позвонил Ресовский и сказал, что ты сбежала и от него. Что происходит, Ника?
— Записалась в театральный и сходу получила роль Колобка, — тут уже вру напропалую, и мне ни фига не стыдно.
— Поговори мне ещё! — злиться мать. Она бы залепила мне пощёчину, но сегодня, видимо, решила сдержаться — товар должен быть с лицом. — Бегом приводи себя в порядок! Скоро приедет Ресовский!
— Зачем? — хлопаю глазами.
— Затем, дура, — выплёвывает она, — что ещё раньше днём он попросил твоей руки. Теперь хочет с тобой пообщаться о твоём предстоящем замужестве. Нюансы обсудить, так сказать.
Я прохожу мимо неё, пересекаю просторный холл и направляюсь к лестнице наверх.
Мать семенит следом.
На нижней ступеньке останавливаюсь и оборачиваюсь к ней.
— А разве вы уже не обсудили нюансы. В долларах? В евро?
Она фыркает:
— Мы-то обсудили, — показывает пальцами хруст купюр, — но Аристарх Иванович — благородный человек. Он считает, что окончательное решение должно быть за тобой, Ника.
Мне хочется расхохотаться — кукле в магазине создают иллюзию добровольности.
— Интересно, — говорю, глядя прямо в глаза Элине Сергеевне, — а если я ему откажу, он будет столь же благороден?
Мать хватается за сердце.
— Не шути так, дрянная девчонка. Будь благодарной за то, что тебя приютили и вырастили.
Ничего не отвечаю, иду к себе.
Не хочу видеть Ресовского, не хочу с ним разговаривать, не хочу для него наряжаться. Но! Мне надо попробовать наладить диалог. В конце концов, мы живём в цивилизованном государстве, а он — вроде бы адекватный человек. Он же не может просто купить меня, потому что захотелось?
Или может?
Вот это и надо выяснить.
А для этого стоит быть во всеоружии.
Элина Сергеевна, нужно отдать ей должное, обеспечила меня весьма неплохими нарядами на все случаи жизни. Просто я, ей на зло, старалась не носить то, что она покупала. А выбирала сама.
«Обноски секондхэндовские, будто мы нищеброды какие-то!» — так обычно, морща идеальный нос, комментировала мои приобретения мать.
А мне нравилось — практично, удобно, стильно.
Но сейчас стоит поступиться принципами и выбрать что-нибудь из купленного ею.
Благодаря стараниям матери, которая всегда говорила, что товар должен быть в надлежащей упаковке, у меня в шкафу несколько весьма красивых вечерних платьев.
Выбираю шёлковое, цвета незрелых яблок.
Приготовив наряд и аксессуары, иду в ванну. А после водных процедур — долго колдую над своей непокорной рыжей шевелюрой. Решаюсь даже на лёгкий, едва заметный макияж.
В результате делаю на голове растрёпанный пучок, из которого к вискам и на шею выпадают непослушные локоны-заманушки.
Зелёный шёлк приятно струится, облегая и подчёркивая фигуру. «Капелька» в ложбинке между моих грудей поблёскивает кокетливо и призывно.
Когда я выхожу на лестницу, чтобы спуститься вниз, Ресовский как раз входит в холл.
И замирает.
На какое-то время мне даже кажется, что я вижу в его глазах восторг.
Это предаёт мне сил идти к нему с гордо поднятой головой.
Я протягиваю руку, Ресовский галантно подносит её к губам. И при этом не сводит с меня глаз. Его взгляд чересчур проницателен. Мне кажется, он сейчас вывернул меня наизнанку и прочёл каждую мою мысль. Даже те, что я прячу глубже остальных.
Появляются родители, суетятся, ведут к столу.
Мать, наверное, соскребла все копейки со счёта, чтобы заказать такой роскошный ужин. Должно быть, игра стоит свеч, раз она так швыряется деньгами, которых, вообще-то, с гулькин нос — сама же просила помочь ей с отчётами в прошлом месяце. Я видела, что все её магазины женского белья — их у матери пять по всему городу — уже несколько месяцев выходят в ноль.
Мы рассаживаемся.
Ресовский оказывается напротив меня. Смотрит так — вот-вот дыру прожжёт. Кусок в горло не лезет. После короткого дежурного разговора, он, наконец, произносит главное — и я благодарна ему сейчас.
— Мирон Михайлович, — обращается к отцу, даже не подозревая, что глава семейства у нас далеко не он, — нам с Вероникой нужно переговорить наедине. Не могли бы вы проводить нас в свой кабинет?
Элина Сергеевна, было, подрывается выполнить просьбу — ведь кабинет её, а не отца. Он же дела не ведёт. Но Ресовский осаживает её властным взмахом руки:
— Не утруждайте себя.
Она сникает — видимо, собиралась не только проводить, но и подслушать.
Мирону Михайловичу приходится выбираться из-за стола и, перекатываясь, как шар, поминутно вытирая пот со лба, вести нас в кабинет.
Ресовский крепко держит меня за руку, будто намекая: больше не сбежишь.
А я и не собираюсь — мне тоже нужен этот разговор. И надеюсь, что буду услышана.
Наконец мы остаёмся тет-а-тет. Он кивает мне на кресло, где обычно располагаются посетители. А сам устраивается за столом, как хозяин. И это подавляет. Он подавляет. Я как будто на ковре у декана, и меня сейчас будут распекать пополной. За несуществующие прогулы и дурные отметки.