Выпашь
Шрифт:
Там, еще ничего не знающие о том, что произошло, в тревоге и волнении его ожидали полковник Дракуле, Аранов, ординарцы и всадники вестовые.
Усталый и потный генерал — жаркий был вечер и жаркое было дело, — ничего не отвечая на расспросы Дракуле, лишь знаком показав следовать за ним, хлебнул мимоходом из чьей-то кружки холодного чая и быстро прошел на телефон. Телефонист в черкеске услужливо подал ему трубку.
— Штаб дивизии? Попросите генерала Юзефовича к телефону, — хриплым, взволнованным, ломающимся голосом сказал он.
В ожидании, все так же, молча, он вытер с лица пот и пыль. Дракуле, Аранов, прапорщик ингуш стояли подле. Они
Так быстро?.. О победе говорило и вдруг затихшее в надвигающейся ночи поле и торжественно важный вид их начальника.
— Ты, Яков Борисович?… Да… сейчас все доложу и расскажу… Раньше не хотел вас безпокоить… Потому и не доносил… Да… Доложи Его Императорскому Высочеству: в начале двадцатого часа я получил словесное донесение, что неприятель силою двух батальонов переправился через Днестр у Подлещиков, сбил наши ополченские части и на плечах у отступающей нашей пехоты идет к станции Званец. Он находился в это время верстах в двух с половиною от Званца. За ним переправлялась пехота силою двух полков… Да… Совершенно верно… Положение катастрофическое… Неприятель выходил нам во фланг и в тыл… Да… конечно…
Никогда не удержали бы… Кроме всего: тройное превосходство сил. Я решил его атаковать в конном строю заамурцами…
Генерал сделал паузу. Он сам волновался и не мог говорить. У него сперло дыхание в горле. Окружающие его подумали, что он сделал перерыв для большего эффекта.
— Четыре сотни заамурцев во главе со своим бригадным генералом Егорлыковым и командиром полка полковником Ржондпутовским двумя лавами на триста шагов одна от другой атаковали неприятеля… Они сбили его. Порубили более двухсот человек…
Слишком двести ведут пленных… Взяты пулеметы. Переправившиеся было австрийцы ушли обратно за Днестр… Они убрали три своих батареи… Сейчас?.. Полная тишина… Наши потери… Выясняю… Значительны… Командир полка тяжело ранен…
Из четырех сотенных командиров два убиты и один ранен. Почти все офицеры переранены… Около половины нижних чинов выбыло из строя… Ожидаю сбора раненых, тогда донесу подробнее… Что?.. Постой… Не слышу… Вы, Ваше Императорское Высочество?.. Рад стараться… Слушаю… Ротмистр Ранцев?.. На рыжей кровной лошади?… Когда собрался полк и я благодарил людей, я не видел такого. Должно быть, убит… Как только соберу сведения, доложу… Помилуйте…
Покорно благодарю… Рад стараться…
Сияющий, красный, он повернулся к Дракуле.
— Ну, милый мой, не подвела конная атака… Она всегда, во всех трагических делах несет победу…
— Да, расскажи подробнее.
— Сейчас… Пошли раньше людей с носилками собрать раненых и убитых… Да офицера с ними…
Была ночь, и полный месяц светил над полем. За Днестром, где час тому назад ревели пушки оглушительной канонады, где торопливо синею рекою по мосту лилась вражеская пехота, была томящая, мертвая тишина. Таинственным и страшным в этом молчании ночи казалось посеребренное луною поле. С него непрерывно и жалобно неслись стоны раненых и молящие крики австрийцев, призывавших о помощи: — "алло! алло!"…
Ферфаксов, унтер-офицер Похилко и с ними пять солдат с носилками пошли в это поле искать своего командира. Они вышли за линию застав и секретов. Дальше была неведомая и страшная полоса, разорванная было нашей атакой и снова легшая между нами и им. Дальше живых наших уже не было. Лежали только мертвые. Они были кругом. Белые тела
Тихо крались по этому полю, покрытому мертвецами, офицер и солдаты. Луна постоянно обманывала. И то, что тогда, когда в закатных огнях скакали в атаку, казалось близким, теперь было так далеко, что, казалось, до утра не дойдешь. Они шли молча, озираясь. Каждый миг ожидали окрика австрийского часового и выстрела накоротке. Но тихо было поле. Лишь стонали люди и кто-нибудь молил по-русски: — "воды!.. воды… испить… Братцы… православные. Не забудьте… Спасите!".
И затихал…
— Сюда, ваше благородие, — шепотом позвал Ферфаксова Похилко.
— Да, разве?
— Здесь мы свернули… Тут… вон он и куст. Вдали точно целый взвод стоял — темнел куст.
— Вот он, Рудь лежит… Тоже забрать бы надо… Нехорошо так-то… Тут… недалече и они лежат.
Луна была высоко. Хоровод перламутровых облачков окружал ее. В ее обманчивом свете Ферфаксов увидал Петрика. Тот неподвижно лежал на спине. Его лошадь положила голову ему на грудь и храпками касалась подбородка.
Ферфаксов склонился к своему другу. Он коснулся головы лошади. Тверды и жестки были храпки. Одалиска была мертва. Солдаты оттащили ее от своего командира и стали снимать седло и убор. Когда оттаскивали голову лошади с груди Петрика, тот тихо застонал и что-то сказал невнятно. Ферфаксов едва разобрал слова:
— Солнышко!.. Мама!.. мама!..
Петрика положили на носилки.
Медленно, в ногу шли солдаты с носилками. Ферфаксов шел сзади. По его бурому лицу текли слезы.
"Зачем его… Не меня"… — думал он. — "Я холостой… Что я скажу теперь командирше? Господи, хотя бы выжил он… Он… победитель".
И вспомнил, как в Ляохедзы, Петрик, вернувшись от Замятина, в день объявления войны, зашел к нему в комнату, взял Библию и прочитал ему вслух из Апокалипсиса:
— "Побеждающему дам вкушать от древа жизни"… — "Побеждающий не потерпит вреда от второй смерти"… И белый камень ему — Георгиевский крест! Так говорит:
— "держащий семь звезд в деснице Своей, ходящий посреди семи золотых светильников"…
И веруя, почитая за величайшее для себя счастие, если Петрик будет жить, думая только о нем и не думая о себе, о свом подвиге, — Ферфаксов, сердито крикнул:
— Да не идите вы в ногу… Вы так больше его трясете.
На его голос, из лунного призрачного света кто-то, и так неожиданно, что Ферфаксов вздрогнул, и все остановились, испуганно окрикнул:
— Стой, кто идет?
— Свои… свои… — отозвались испугавшиеся солдаты. — За ранеными ходили.
ХIII
На станции Званец раненых ожидали присланные Великим Князем автомобили и лазаретные линейки корпусной «летучки». Ферфаксов сдал на них Петрика, а сам вернулся к своей сотне. Многие его ожидали заботы. За ранением Кудумцева, он оказался единственным офицером в сотне и принял ее. Унтер-офицера Похилко он назначил вместо убитого вахмистра и вместе с ним стал приводить в порядок сотню, подсчитывать потери и составлять о них ведомости. За этим не видел, как прошел день и некогда было думать о Петрике. Под вечер пришло приказание идти на позицию. В эти грозные для Русской армии дни каждый человек был на счету. Надо было во что бы то ни стало сдержать напиравших на нас австрийцев.