Выпить и умереть
Шрифт:
Периш не отличался излившей чувствительностью, но быстрота, с которой цвет его лица сменился с розового на иссера-голубой, произвела на Аллейна сильное впечатление. Лицо актера враз осунулось, зрачки расширились как от боли.
— Это был отравленный дротик, — прошептал Периш. — Ведь полиция выяснила, что дело было в отравленном дротике… Отравленный дротик…
— Да-да. Так как? Никто не подходил к тому столику?
— Я… я просто не могу никого припомнить… Я… Да, наверное, никто…
— И после того
— Что вы имеете в виду?
— Где каждый из вас находился?
— Ну, Люк… То есть мой кузен… Ему стало очень плохо — здесь, на кушетке… Кажется, я наклонился к нему… Помнится, я сказал… Ах, впрочем, теперь это не имеет значения…
— Тем не менее нам хотелось бы знать, что вы сказали ему.
— Ну, я велел ему держать себя в руках… Ну, поймите, я же не думал, что все так обернется. Ему всегда становилось дурно при виде крови — вот я и подумал, что и на сей раз он из-за этого расквасился.
— А знал ли кто-нибудь, кроме вас, об этой ахиллесовой пяте мистера Уочмена?
— Не знаю… Ну, наверное, Норман знал… Норман Кьюбитт. Мы с ним не так давно именно об этом болтали… По-моему, точно, болтали об этом…
— Мистер Периш, — строго произнес Аллейн, — не могли бы вы сконцентрировать все способности вашей памяти только на тех событиях, которые произошли после укола в палец, который ваш кузен претерпел с таким… гм!.. мужеством?
Периш встал и забегал по комнате, явно не находя себе места. Впрочем, Аллейн на протяжении своей карьеры неоднократно имел дело с артистами. Он хорошо представлял, что их поступки часто являются продолжением их сценических ролей, ничего с этим не поделаешь, и нельзя их насквозь фальшивое поведение считать просто притворным, как у нормальных людей другой профессии. Аллейн знал, что у актеров зачастую трудно распознать, где они говорят от души, а где этой самой душой кривят, и, кроме того, является ли это искривление души инстинктивным или намеренным. Короче, Периш метался по комнате, словно выполнял приказания весьма требовательного режиссера. И вероятно, он сам не предполагал, насколько театральными кажутся со стороны его страстные движения.
— Нет, я начинаю что-то понимать, — вдруг заявил Периш, круто оборачиваясь к собеседнику. — Но это похоже на дурной сон, ей-богу! Понимаете, погас свет, то есть не погас, а лампы вдруг потускнели до чертиков, а кроме того, все были здорово навеселе и мало что могли приметить… Я, простите, просто пытаюсь думать об этом как о мизансцене, а в мизансценах я всегда помню расстановку исполнителей…
— Отличная мысль! — подбодрил его Аллейн.
Отворилась дверь, и в комнату просунулась чья-то нечесаная голова.
— Извините, миль пардон, — молвила голова.
— А, мистер Кьюбитт? — сразу отреагировал Аллейн.
— Заходи, Норман! — пригласил Периш.
Кьюбитт вошел и прислонил холст, который держал в руке, лицом к стенке.
Периш представил друга следователям.
— Рад познакомиться, — сказал Аллейн. — Мы тут с мистером Перишем пытались восстановить картину, которая возникла после ранения пальца мистера Уочмена.
— Угу… — Лицо Кьюбитта скривилось в улыбке. — Ну, продолжайте,
Художник присел на низенький табурет у огня и стал тыкать в камин палочкой. Периш, однако, выглядел сбитым с панталыку.
— Так вот… — пробормотал он. — Люк опустился… Опустился на кушетку. На ту, что рядом с камином… Легг, помнится, щебетал что-то о том, как ему невыносимо жаль, что так получилось… Норман и Дессима были у стойки бара, так? Она сидела на табурете у дальнего конца. Билл сделал шаг вперед, и старый Помрой тоже перегнулся через стойку. Погодите… Да, мисс Даррах сидела у камина в закутке, а в дупель пьяный Джордж Нарк шатался в том же районе… Правильно я говорю, Норман?
— Продолжайте, пожалуйста, — попросил Аллейн.
— Ну, свет замигал, а потом стало вдруг совершенно темно… — Периш искательно посмотрел на Кьюбитта.
— Да-да, — подтвердил Кьюбитт. — Это не коньяк виноват, Себ. На самом деле свет погас.
— А дальше вообще все было отвратительно, — вздохнул Периш. — Просто ужас! Может быть, мне не надо продолжать?
— Ну что ж, может быть, вы продолжите, мистер Кьюбитт? — предложил Аллейн.
Кьюбитт сосредоточенно набивал свою трубку. Ногти его, как обычно, были окрашены в разные цвета масляными красками.
— По-моему, эта мысль уже звучала на следствии, — заметил художник. — То, что Люк Уочмен был настолько потрясен видом собственной крови, что мог вполне дать дуба… И насчет погасших огней тоже правда. Похоже было, что свет в комнате запульсировал… И тени заметались… Я помню правую руку Люка. Этой рукой он шарил по груди, словно искал носовой платок или что-нибудь еще… Легг воскликнул что-то вроде: «Бог мой, неужели я его так поранил?» А потом говорит: «Посмотрите на его лицо! Разве это не приступ?» И туг ты, Себастьян, в запале отвечаешь: «Нет, ему просто конец приходит, когда он видит свою кровь…» Тогда именно ты это и сказал, Себ, насчет чувствительности Уочмена.
— А что я мог еще подумать? Я ведь…
— Я и не считаю, что ты думал в тот момент вообще что-нибудь. Но ведь Легг на самом деле был здорово расстроен, и тут Эйб побежал к буфету, стал вытягивать оттуда йод и бинт… Мисс Даррах очнулась от своей дремоты и взяла бинт у Эйба. Эйб налил йод на ранку, и тут Люк прямо передернулся весь, словно его оса укусила… Мисс Даррах сказала, что не худо бы ему дать глотнуть коньяку, и Дессима быстренько налила в стакан и подала Люку. Стакан-то стоял прямо здесь, на столе.
— На столе рядом с мишенью, близко от мистера Периша? — уточнил Аллейн.
— Ну да. — Кьюбитт насмешливо глянул на Аллейна сквозь клубы табачного дыма. — Так вот, Дессима дала Люку коньяку. Он глотнул, и тут уж ему стало совсем худо. Он прямо задергался весь… — Кьюбитт помолчал, покурил… — Это выглядело чертовски скверно. Стакан выпал из его руки. Тут подошла мисс Даррах со своим бинтиком и… И свет как раз вырубился…
— Ну что ж, все понятно, — подытожил Аллейн. — Я понимаю так, что после того, как Эйб Помрой взял йод и бинт из шкафа, и до того момента, как мистер Уочмен скончался, вы все собрались вокруг Уочмена?