Выпуск 2. Пьесы для небогатых театров

Шприц Игорь

ТИМОФЕЕВА( тихо). Это вы действительно сами? Или читали?

Горчичников молчит.

ТИМОФЕЕВА. А еще что можете? Я люблю слушать.

ГОРЧИЧНИКОВ. А иногда кажется, Алена Васильевна, что все еще будет когда-нибудь… Не может такого быть, чтобы ходили по заколдованному кругу и повторяли моллюсков, птиц или австралопитеков! Не может быть, чтобы желания и мечты ускользали, а потом обманывали других! И пусть даже последний человек останется, но и он не обратится в скотину, а умрет с вопросом в глазах! И ему ответят! Потому что вопрос уже так сгустился, что

скоро изменит химические составы!.. И я тоже мучительно сомневаюсь, Алена Васильевна! Буквально во всем! Вижу реку и представляю, что еще десять тысяч лет назад ее не было! Не было! Хотя кажется, что она всегда текла в этом русле. И природа на ее берегах кажется вечно существующей. Но только по отношению к человеку. А человек, вероятно, кажется вечным существом для комара, потому он так нас и атакует, с отчаянья, что ничем нас не прошибешь! И мы так же с природой, заметьте. Срываем злость. Хотя последние столетия в связи с исторической памятью мы подравнялись по возрасту… Я даже в матери своей сомневаюсь, Алена Васильевна. То есть, произвела она меня на свет и тем окончила дела, отмерла. Зачем она теперь? Блины жарить, пол подметать, стариться? То есть пока человек участвует в круговороте жизни, пока он подкидывает топливо, бежит, раскручивает земной шар — он жив, а как только влез в гнездо и из гнезда кулак высунул — его уже нет! И тогда земля сама начинает шевелиться и стряхивать с себя всяческих паразитов!..

Тимофеева сидит, подперев щеку кулачком, внимательно слушает. Видно, что ее совершенно не беспокоит то, что мысль Горчичникова скачет, меняет направление. Ее прежде всего интересует «запальчивость». Она как бы слушает музыку. В этом ее глубина.

ГОРЧИЧНИКОВ. Но самое мучительное и самое главное происходит в отношениях мужчин и женщин. Да. Кажется, что это для удовольствий человек стремится, а оказывается, именно это стремление улучшить свою природу и выделило его из остальных живых сообществ и устремляет вперед. И его как бы посылают вперед по этому пути рыбы и насекомые, птицы и млекопитающие, как бы машут ему прощально платочком. И жалеют его. Ведь на этом пути, Алена Васильевна, кроме наслаждений и комфорта мыслей, человека с ранних детских лет начинает мучить и доводить до отчаяния знание о своей скорой смерти. Да!

Входит Коляскин.

КОЛЯСКИН. Это, оказывается, город Отрадное. Следующая — Мга.

Пауза.

ТИМОФЕЕВА. Ты что, на станции был?

КОЛЯСКИН. Что ты? Я ж только вышел.

ТИМОФЕЕВА. Ну и иди. ( Горчичникову.) А еще?

ГОРЧИЧНИКОВ. А еще… Я не хотел без Петра Викторовича говорить, потому что это получится как бы попытка украсть, или можно назвать — исподтишка, хотя эти дела почему-то так делают и считают, что это правильно…

КОЛЯСКИН. Я пойду, там посижу. Или — поехали домой, Алена!

ТИМОФЕЕВА. Можешь ехать совсем.

Коляскин, вздохнув, остается.

ГОРЧИЧНИКОВ. Мне бы не хотелось, Петр Викторович, пользоваться также своим преимуществом в умении выразить себя. Но я утешаюсь тем, что в человеческих отношениях речь значит меньше, чем взаимные откровенности или неприязнь в поведении, во взгляде, даже, бывает, на расстоянии. Я замечал. Вдруг появляется неприятный тебе человек метров за двести от твоего дома, и у тебя мгновенно портится настроение, и тут — вот он, через четыре-пять минут стучит в дверь.

ТИМОФЕЕВА( встает,

подходит к двери комнаты, открывает ее, Горчичникову). Ты здесь ночуешь, Толя?

Коляскин и Горчичников одинаково ошеломлены.

ГОРЧИЧНИКОВ. Да… Это я с детства здесь… живу.

ТИМОФЕЕВА. И здесь-то книг сколько… ( Оборачивается, Горчичникову). А ты любишь уют, оказывается. Одна лампа на столе, одна люстра, и одна над изголовьем. И коврик перед диваном. Вот только обои лапастые. Надо переклеить.

ГОРЧИЧНИКОВ( встает, топчется около Тимофеевой). Да… Наверно…

ТИМОФЕЕВА. А чтобы тебе было удобно заниматься, надо купить кресло. А здесь встанет швейная машина.

КОЛЯСКИН. Он что, сам шьет?

ТИМОФЕЕВА. Не знаю. Это моя машина.

КОЛЯСКИН. Зачем? Ты же недавно купила.

ТИМОФЕЕВА. Недавно.

КОЛЯСКИН. Ну вот. А уже продаешь.

ТИМОФЕЕВА. Я не продаю. С чего ты взял?

КОЛЯСКИН. А что?

ТИМОФЕЕВА. Ничего. ( Закрывает дверь, садится на стул.)

КОЛЯСКИН. Ему зачем машинка?.. Матери его, что ли?

ТИМОФЕЕВА. Ты, Петя, иногда становишься, как сундук: на тебе хоть прыгай, хоть в карты играй. ( Горчичникову.) Толя, объясни ему.

ГОРЧИЧНИКОВ( он бледен, торжествен). Насколько я понимаю, Петр Викторович, в образовавшейся ситуации мне предстоит установить статут…

КОЛЯСКИН. Ох, да замолчи ты! ( Закрывает уши ладонями.) Куда я попал, а?.. Давай отсюда как-нибудь сваливать!.. Что это ты про машинку, Алена?.. Про машинку-то ты что?..

Крутит у нее перед глазами ладонью, привлекая внимание.

Она в досаде бьет его по руке.

ТИМОФЕЕВА. Ты слушай, что тебе человек объясняет!

КОЛЯСКИН. Да какой это человек? Это… две программы на одном канале! ( Горчичникову.) Сейчас как дам сверху — нормально заговоришь!

ТИМОФЕЕВА. Ах, та-ак! Хорошо. Тогда я тебе объясню. Мы с Толей решили пожениться.

Пауза.

КОЛЯСКИН. С каким Толей?

ТИМОФЕЕВА( кивая на Горчичникова). С ним.

КОЛЯСКИН( пауза). Поехали домой, Алена.

ТИМОФЕЕВА. Езжай. Я уже там не живу.

КОЛЯСКИН. А где ты живешь?

ТИМОФЕЕВА. Здесь.

Пауза.

КОЛЯСКИН. Здесь. А почему здесь? С кем?

ТИМОФЕЕВА. Ну что за сундук, действительно!.. С ним! С Анатолием!

КОЛЯСКИН. Да брось ты. Хватит, Алена. Едем домой.

ТИМОФЕЕВА. Толя, подойди.

Горчичников подходит. Тимофеева обнимает его и целует.

Коляскин хохочет.

ТИМОФЕЕВА( гневно). Выйди отсюда! Уходи! Не хочу тебя видеть ни сегодня, ни завтра — никогда! А за машинкой Трансагентство пришлю!