Выпуск II. Том 5
Шрифт:
— Бедная Нэнни. Ей очень плохо?
Голос Софии задрожал и сорвался:
— О, Чарлз! Она умерла.
Глава 24
Кошмарные события вновь захлестнули нас.
Именно так я расценивал ситуацию, когда мы с Тавенером выезжали из Лондона. Это было как бы повторением нашей предыдущей поездки. Время от времени с губ Тавенера срывались проклятия. Что касается меня, то я тщетно пытался сосредоточиться и глупо твердил:
— Так все-таки это не Бренда с Лоренсом. Не Бренда
Был ли я до конца уверен, что это сделали они? Их виновность была бы большим облегчением. Как радостно было избавиться от необходимости думать о других, более зловещих возможностях…
Они полюбили друг друга. Утешались надеждой, что осталось недолго ждать, когда старый супруг Бренды отойдет в мир иной… однако даже я сомневался в том, что они на самом деле желали его смерти. Мне почему-то казалось, что безнадежность несчастной любви и подавляемые желания устраивали их ничуть не меньше, а, может быть, даже и больше, чем повседневная супружеская жизнь. Бренда не производила впечатления страстной натуры. Она была слишком анемична, бездеятельна. Ей хотелось романтики. И, мне думалось, Лоренс тоже принадлежал к числу людей, которым больше удовольствия доставляют разочарования и смутные мечты о будущем, чем конкретное удовлетворение плотских желаний.
Они попались в капкан и, охваченные ужасом, даже не попытались из него выбраться. Лоренс совершил немыслимую глупость, не уничтожив письма Бренды. Правда, Бренда, по-видимому, уничтожила его письма, потому что их не нашли. И уж наверняка это не Лоренс пристраивал кусок мрамора на верхней планке двери в кладовке. Все это сделал некто другой, и с лица его еще не сорвана маска.
Мы подъехали к парадному входу. В холле находился незнакомый мне человек в гражданской одежде. Он поздоровался с Тавенером, и Тавенер отвел его в сторону.
Я обратил внимание на багаж, сложенный в холле. Вещи были снабжены наклейками с адресом и готовы к отправке. Пока я рассматривал багаж, по лестнице спустилась Клеменси и вошла в холл через распахнутую дверь. На ней были то же самое красное платье с накинутым поверх него пальто из твида и красная фетровая шляпка.
— Вы успели как раз вовремя, чтобы попрощаться, Чарльз, — сказала она.
— Вы уезжаете?
— Сегодня вечером мы уезжаем в Лондон. Наш самолет вылетает завтра рано утром.
Она была спокойна и улыбалась, но во взгляде мне почудилась настороженность.
— Вам, наверное, нельзя сейчас уезжать?
— Это еще почему? — резко спросила она.
— Но ведь еще одна смерть…
— Смерть нянюшки не имеет к нам никакого отношения.
— Возможно. Но все равно…
— Почему вы сказали «возможно»? Это действительно не имеет к нам никакого отношения. Мы с Роджером были наверху, заканчивали упаковку багажа. И мы не спускались вниз ни разу, пока это какао стояло на столе в холле.
— Чем вы можете это доказать?
— Могу подтвердить это в отношении Роджера, а Роджер может подтвердить то же самое
— И, кроме этого, у вас нет никакого подтверждения вашего алиби? Не забудьте, что вы являетесь мужем и женой.
— Вы просто невыносимы, Чарльз! — в гневе воскликнула она. — Мы с Роджером уезжаем…. чтобы начать независимую жизнь. Зачем, черт побери, нам могло бы понадобиться отравлять славную глупую старуху, которая никогда не причинила нам никакого зла?
— Возможно, вы намеревались отравить не ее.
— Еще менее вероятно, чтобы мы захотели отравить ребенка.
— Это во многом зависит от того, что это за ребенок, не так ли?
— Что вы хотите этим сказать?
— Джозефина ведь не совсем обычный ребенок. Она многое знает об окружающих. Она…
Я остановился на полуслове. Из двери, ведущей в гостиную, появилась Джозефина. Как всегда, она ела яблоко, и над его розовым округлым бочком ее глазенки сверкали каким-то омерзительным удовольствием.
— А нянюшку отравили, — сообщила она. — Совсем так же, как и деда.
Правда, ведь все ужасно интересно?
— Это тебя ничуть не расстроило? — сурово спросил я. — Ты ведь ее любила?
— Не особенно. Она вечно бранила меня то за одно, то за другое.
Всегда суетилась.
— Ты хоть кого-нибудь любишь, Джозефина? — спросила Клеменси.
Джозефина перевела на нее тяжелый неприятный взгляд.
— Люблю тетю Эдит, — заявила она. — Очень люблю. Могла бы любить Юстаса, только он по-свински ко мне относится, и ему совсем не интересно узнать, кто все это сделал.
— Тебе лучше было бы прекратить свои расследования, Джозефина, — строго сказал я. — Это небезопасно.
— Мне больше нечего расследовать, — заявила Джозефина. — Я уже все знаю.
На минуту установилась тишина. Глаза Джозефины, мрачные и немигающие, уставились на Клеменси. Мне послышался какой-то звук, похожий на глубокий вздох. Я резко оглянулся. На лестнице, спустившись до середины, стояла Эдит де Хэвиленд… Но мне показалось, что это вздохнула не она. Звук, казалось, исходил из-за двери, через которую только что вошла Джозефина.
Я быстро шагнул к двери и распахнул ее. Там никого не было.
Тем не менее меня это сильно встревожило. Кто-то только что стоял за дверью и слышал слова Джозефины. Я вернулся к Джозефине и взял ее за руку.
Она жевала яблоко, все еще не отводя пристального взгляда от Клеменси. Под этим упорством, как мне показалось, скрывалось некоторое злорадство.
— Пойдем, Джозефина, — сказал я. — Нам с тобой надо поговорить.
Джозефина, кажется, собиралась запротестовать, но мне было не до шуток. Я быстро повел упирающуюся девчонку в другую часть дома. Там была маленькая гостиная, которой обычно не пользовались и в которой, я надеялся, нам не помешают. Я привел Джозефину туда, плотно закрыл за собой дверь и заставил ее сесть на стул. Свой стул я поставил таким образом, чтобы сидеть лицом к ней.