Выше головы! (CИ)

Джонс Расселл Д.

Окружающий мир перестал восприниматься как нечто потенциально опасное, а люди уже не были «теми, кто может нажать кнопку». Это не значило, что я смирился со своим положением — но я осознал, что я не один против обстоятельств.

Я давно уже не был тем взвинченным и нервным существом, которое сошло с «Рима». Пожалуй, если бы я его сейчас встретил, то пожалел бы по-человечески и разъяснил, как тут всё устроено. Не всё так просто, но в главном элементарно: этот мир был настроен на то, чтобы жить. И если настраиваться на это, то так и получится.

Инверсия

Это случилось, когда я возвращался из Южного сектора с консультации — шёл от лифтов,

выбрав дорогу подлиннее и попустыннее. Свет здесь ещё не починили, и периодически я попадал под чёрно-белое мигание. Но длилось оно всего пару секунд. Главная проблема была из-за распределения источников энергии. Леди Кетаки планировала запустить энергокомплекс на полную мощность, и только потом заниматься дальними коридорами. Временный Глава решил иначе… Но я не собирался вообще ломать голову над тем, что хорошо, а что — не очень.

Весь день я рассказывал Одуэну о самом неприятном моменте в своей жизни. Именно «неприятном»: когда я в первый раз обнаружил расхождение между тем, что нам говорили, и тем, что было на самом деле, я изменился навсегда. Потом я научился заново верить — пожалуй, иногда слишком хорошо, но всё равно где-то там, на самом дне, я знал, что всё может оказаться ложью.

Когда-то я уже рассказывал об этом Фьюру и Тьюру — как мы с братьями узнали правду. Но о многом я умолчал. Например, о том, как нелегко было проверять своё тело. Момент, когда всерьёз сомневаешься, и знаешь, что может быть два варианта, но какой из них правда?.. Вспоминать об этом через несколько лет забавно, но когда я разрезал себя — я ведь ожидал, что там, под кожей, будут искусственные органы, пластик или что-то в этом роде! Это помогло преодолеть брезгливость, но одновременно наполнило меня таким странным равнодушием, что лишь в последний момент я очнулся и сообразил, куда должно быть направлено лезвие, чтобы не нанести себе серьёзного вреда…

А потом я скрывал рану, пока она более-менее не зажила. Неделю мы все отказывались от медосмотра, но если ребята делали это из солидарности, то я первым прошёл через тотальное недоверие ко всем тем людям, которым мы раньше доверяли. Доктора, преподаватели, тренеры — они были настолько «своими», что подозревать их в чём-то было похоже на болезнь. Мы ведь доверяли без всяких сомнений, как дети!

Заново пережив эти моменты, я убедился, что этот опыт не из тех, которые пожелаешь кому-то ещё. Понятно, почему я так высоко ценил отношение Юки, Брайна и других детей: видел себя, каким я был когда-то и каким мне уже никогда не стать. Я даже попросил Одуэна поменьше выпячивать те дни — когда мы оставались «подвешенными» между сомнением и окончательным подтверждением, словно между жизнью и смертью. А он, похоже, даже не понял, чего я так волнуюсь!

Ignorance is bliss. Разумеется, мы должны были усомниться и дойти до правды — если бы этого не произошло, эксперимент Проф-Хоффа признали бы неудавшимся. Нам ведь дали полную информацию о гражданских правах, и это был лишь вопрос времени, чтобы мы увидели, что эти права не соблюдаются для нас самих! Как щель между «как надо» и «как есть на самом деле», в которую можно провалиться, если делать вид, что её нет. Но меня эта правда не сделала счастливым.

И теперь я понимал, почему именно запрещали создание искусственных людей. Реакция населения была на втором плане. Главное, как мы сами будем чувствовать себя. Так или иначе, приходится определять себя через человеческое, и остаётся либо «путь бэшек», которые возомнили себя более совершенным видом, либо тревожное ощущение собственной неполноценности. Я был слишком похож, поэтому разница бросалась в глаза, как дефекты движения у имитов. Как можно было считать меня человеком —

без детства, без отрочества, без всех этих смешных и бесценных мелочей типа собачьего черепа в семейном кафе, фотографий, первого выхода в космос или хомяка Билли, который постоянно сбегал из своего вольера…

Наверное, можно было всё это придумать — сложный многоуровневый сюжет, без острых противоречий, чтобы не свихнуться. Придумывает же фосный логос каждую чёрточку в облике персонажей! Точно также можно было прописать биографию. Но сил и времени на такую искусственную жизнь уйдёт во много раз больше, чем на обычного человека, у которого есть биологические родители, настоящие родители, няни, воспитатели, врачи, учителя, друзья — и целый мир вокруг! И единственный способ заполучить этот мир в свою голову — это жить в нём, царапаясь об углы, перенося свои и чужие ошибки и прокладывая свой путь…

— Привет, Рэй.

— Здравствуй, Оскар!

Внезапная встреча отвлекла меня от мыслей о вечном. «Может, стоить спросить, что он делает в таком месте? С другой стороны, ему не пять, а пятнадцать, и он явно знает, что ему надо».

Впереди у меня был ужин в компании Ясина Шелли. Сомнений нет, что он будет расспрашивать о теме, по которой я консультирую Одуэна. Всё было не так очевидно — инспектор Хёугэн как бы невзначай намекнул, что «это, конечно, про тот случай с Мидом», а Улле Гольц прямо сказал, что, по его мнению «это про эксперимент, который замутили Туччи и Кетаки». За последнее время я успел стать специалистом по многим вопросам. «Это, случаем, не про тэферов?» — версия Ирмы. И не последняя.

У Одуэна была слава режиссёра, который снимает о наболевшем, а на «Тильде» было, из чего выбирать. Оскар, кстати говоря, тоже годился в качестве героя. Даже придумывать ничего не надо!

Чернокожий паренёк, худой и, пожалуй, слишком высокий для своего возраста, прошёл мимо стремительной подпрыгивающей походкой. А я пытался вспомнить, когда видел его в последний раз, но на ум пришло только прозвище «Кро».

Вдруг подросток качнулся в мою сторону. Я рефлекторно повернулся к нему, чтобы поддержать — и ощутил движение возле своего затылка. Он как будто хотел обнять меня за шею, но я не стал играть в доверие — даже Бидди не решалась трогать меня там без разрешения!

Но он продолжал тянуться к моему затылку, и я оттолкнул его — легонько, только чтобы получить место для манёвра и сделать шаг назад. Но Оскар отлетел к противоположной стене, как от удара, сжался с комок, обхватил голову руками и завыл: «Второй горит! Второй горит!»

От удивления я окаменел — и так стоял, не шевелясь, когда с обоих концов прибежали сначала патрульные, а потом вызванные из школы специалисты и доктора, которые немедленно занялись рыдающим мальчиком. Оскар обливался слезами, трясся, никого не узнавал — и продолжал повторять сигнал тревоги.

— Рэй, пойдём, — майор Ланглуа осторожно взял меня под локоть.

Он явился после своих подчинённых — вместе с людьми из Администрации и СПМ.

— Посидишь пока у себя, — продолжал седовласый майор. — Ты ведь отдельно живёшь? Вот и хорошо!

Я не мог говорить — только открывал рот, как рыба, и оглядывался на подростка, который так странно отреагировал. Его наконец-то поставили на ноги, но идти он не мог — и по коридору проехали вызванные носилки.

Появились и зеваки — любопытные прохожие, которые спешили на ужин, но задержались, чтобы увидеть происшествие своими глазами. Стоя у стены, чтобы не мешать врачам, они изредка переговаривались, передавая подробности тем, кто стоял дальше. Когда я проходил, они здоровались и спрашивали, что стряслось, но Ланглуа сжимал мою руку, и я молчал.