Вышибая двери

Цхай Максим

— По две, мой друг, только по две… Три — это слишком много. Я не пью столько, ты же знаешь…

Али медленно собирает в портмоне высыпавшееся оттуда барахло и походкой колосса на глиняных ногах направляется к выходу.

Я облегченно вздыхаю, но, как выясняется, рано. В дверях возникает Ян, директор танцхауса:

— Али, ты опять набузил!

Тихо матерюсь сквозь зубы. Ян говорит тепло, почти по-отечески, но он явно не уловил общий смысл происходящего. Упрекать сейчас не лучшее время. При виде Яна в глазах Али

снова загорается счастливый огонь:

— С-с-сукина подлюга!!! Я тебя насквозь вижу! Ты хочешь моих денег!!!

Снова подкравшийся Алекс, пользуясь тем, что объектом критики теперь сделался оторопевший Ян, подхватывает Али под левый локоть, Да Грио — под правый, и они медленно, но непреклонно буксируют его к двери. Али не обращает на них внимания. Его мозг ошарашен радостью встречи с директором и занят подбором слов для такой удачной и редкой случайности, поэтому тело упирается скорее автоматически. Покрасневший Ян поправляет белоснежный воротничок и принимает решение:

— Наш Али получает запрет на вход на три недели.

— По две!!! — орет упирающийся турок. — Три — это слишком много… — доверительно, по-детски шепчет он Да Грио и вдруг снова грозно поводит кудлатой головой, похожей на казан для плова средних размеров. Взгляд его кровяных глаз упирается в Алекса. Пока импульс от них не добрался до головного мозга, я подталкиваю Али в спину и сбиваю фокусировку. Глаза его снова начинают блуждать. Пока он сконцентрируется, пройдет время.

— По две, мой друг, только по две!

Подмигиваю Яну: «Уступи!»

— Ну хорошо, пусть будет две недели… — Ян добр и милостив.

Али торжествующе поднимает шишковатый указательный палец к небу и в таком виде исчезает в дверном проеме. В следующую секунду оба охранника заскакивают обратно и плотно запирают за собой дверь. С улицы раздаются мерные удары чего-то тяжелого обо что-то мягкое. Выглядываю в смотровое окно.

Двухметровый Али, достаточно твердо стоя на ногах, равномерно и сосредоточенно бьет себя пудовым кулаком по красной физиономии. На ней удивление и обида. Закрываю окно.

Завтра выходной. Приеду в танцхаус и выпью два пива. Только два. Три — это слишком много.

* * *

Я уже думал, что меня мало что может удивить.

Мчался вчера ночью по совершенно пустому шоссе вдалеке от города.

Полнолуние.

Выключил свет.

По бокам мелькают, переворачиваются в своем проективном движении осенние поля, дышащие легкой испариной, зависшей над ними, как призраки драконов.

А прямо на меня летит, чуть дрожа, залитая лунным светом дорожная лента.

Выключил мотор.

С горы разогнался быстро. Так и парил без звука и света.

Чуть дрожит призрачная дорога, свистит ветер в ушах, шевелятся полупрозрачные драконы, и луна ласково — мертвенным светом освещает

все это безобразие.

* * *

Двери вагона с тихим шуршанием закрылись. В окнах в последний раз мелькнула ее серая курточка, и поезд, быстро набирая скорость, увез от меня мою мечту.

Ну и пусть.

Ну и ладно.

Какая она умница все-таки…

— Мы пойдем сейчас ко мне, пить чай!

— Нет, Макс, я знаю, чем это кончится.

— Ничего подобного. Если я зову женщину пить чай, даже в час ночи, это означает только то, что мы будем вместе пить чай. И ничего больше.

— Нет. Ты меня дуришь.

— В благородство никто не верит, а жаль…

— Ну, скажи честно, если бы я согласилась, ты бы и не попробовал продолжить?

— Нет…

Она хватает меня за плечи и начинает, смеясь, трясти как грушу.

— Тогда ты не мужик, Макс!

— Я не мужик. Я мужчина. Пойдем пить чай, и ты увидишь разницу.

— Нет.

Качает головой из стороны в сторону, как делают маленькие дети, но в ее зеленых глазах, еще секунду назад озорных и быстрых, теперь читается то самое сожалеюще-ласковое выражение, которое заставляет почувствовать вечное превосходство девочки — женщины над мужчиной — пацаном.

Нет. Она не пойдет.

Хочется завыть от отчаяния, задрав голову к сводам метрополитена.

Но, черт возьми, мы бы действительно просто пили и просто чай! Честное слово. Ты сидела бы рядом на табуретке, а я любовался бы тобой. Всю ночь.

— Макс, я мужу не изменяю.

Сказано без бравады и пафоса. Констатация факта. Я это и так знал. Такие женщины не способны на полумеры и полутона. Они просто однажды уходят, и не вернешь.

Ну и не изменяй. Это же не мешает мне смотреть в твои глаза, похожие на прохладные капли прошедшего дождя на зеленом листке, ласкать взглядом твои плечи и долгие, тонкие запястья. Видеть смену улыбки и задумчивости на нежном и в то же время озорном лице. Какая разница, чья ты жена? Ведь за погляд денег не берут.

Но я смотрел на нее и понимал, что если бы встретил лет десять назад, то забыл бы обо всем. Скомкал бы свою и, может быть, ее жизнь в жаркой ладони — и крути меня, нелегкая… А что потом? Часы ослепительного счастья и годы сожалений. Что я могу ей дать?

Муж ее зарабатывает в разы больше меня, и не надо только говорить, что не в деньгах счастье. Пытаясь увести женщину, нужно победить ее прежнего спутника на всех фронтах. По крайней мере, на основных. Он европейски воспитанный интеллигент, занимающий высокий правительственный пост, а я великовозрастная шпана, разгильдяй и экс-мачо. Он чиновник, а у меня мотоцикл. Он говорит на трех языках, а у меня мотоцикл. Он умный, тонко чувствующий человек, лелеющий свою красавицу жену, а я мотоцикл разбил. Молодец, блин.