Выскочка из отморозков
Шрифт:
Не только крутые, а и алкаши, и пацанячьи стаи гонялись за Борькой, чтоб свести с ним свои счеты. Герасим не подпускал их к крыльцу, останавливал у порога.
— Что стряслось? — рявкал на весь двор, и ребятня, вбирая головы в плечи, говорила:
— Дяденька! А ваш Борька к нам в печную трубу петуха засунул. Мы его вытащить не можем, и кур топтать некому…
— Хорошо! Я приду и достану!
— А нашему козлу чем–то жопу помазал, и он теперь в избе всю мебель и посуду побил. Никак на двор не выгоним. На всех кидается.
—
— А нашу собаку унес на крышу и к печной трубе привязал. Деду сказал, что не снимет без денег.
— У нас в колодце хомут утопил, а он не наш…
— Дяденька! Привяжите Борьку во дворе на цепь. Он хуже собаки сделался!
Герасим едва успевал исправлять шкоды пасынка. Лишь косил на Борьку зло. Тот знал, за что, и не случайно держался подальше.
В деревню отчим отправил пацана не только подальше от крутых — ему и самому хотелось отдохнуть от него. Но появляться в деревне боялся. Он слушал мать, та рассказывала сыну, как управлялись они вдвоем с Борькой, и не перил, что пасынок ничего не отмочил.
Только потом мать рассказала, как напился мальчишка. Все его деревенские проказы выглядели безобидной забавой, и Герасиму показалось, что мать умалчивает или не знает многого.
«Не верю, чтоб бабка сумела переломить гада. Он, паскудник, кого хошь на погост с дома прогонит, а сам никогда от пакостей не откажется…»
Герасим в отсутствие пацана весь дом дыбом поставил, искал, где Борька спрятал деньги. В подвале и на чердаке, в комнатах и на печке, всю одежду обшарил. Но бесполезно.
«Не мог же их потратить! А может, проиграл барбос? Как узнать? Сам никогда не отдаст и не расколется. Значит, выследить надо! А может, он их с собой в деревню возил? С него станется, самому себе не верит. Стоит понаблюдать за ним», — решил Герасим и уже утром не без светлой зависти наблюдал, как легко и дружно управляются мать с Борькой.
Оба они встали чуть свет. Степановна подоила корову, и мальчишка без просьб погнал ее в стадо. Вернувшись, о шее молоко учетчику, тот записал и принял. Через час, собрав молоко с каждого двора, повез в город на молокозавод. А Борька вместе с бабкой начали готовить под капусту пузатую бочку. Ее отмывали, отпаривали. Мальчишка старался, пыхтел.
— Борька! Пошли за грибами! — предложил отчим.
— Мы ужо наготовили впрок! Насушили, наварили, всем хватит. И ты с собой возьмешь в город. Нынче отборные боровики были. Засыпались ими. Грех жаловаться. Ягод собрали всяких. Теперь только вози домой! — сказала Степановна.
— Ага! А нам чево останется? Иль жрать не хотим? Пусть бабки гонят, тогда дадим. На халяву ни одной банки не получат! — подал голос Борька.
Бабка руками всплеснула, готовясь отругать пацана, но хохочущий Герасим остановил ее:
— Узнал я нашего гаденыша. Уж так ты его хвалила, что напугала меня. Хотел температуру
— Ах ты, змей окаянный! Да как посмел такое ляпнуть? Ить Гера и твоей матери повезет! В своем ли уме лопотать такое? Эх и бесстыжий! — ругала бабка, а сын смеялся:
— Он и в городе такой, даром не пернет. А тут ты захвалила! Борька каким был, таким остался. Его никто не исправит!
Пацан сидел насупясь.
— Борька, колись, гад, зачем тебе деньги? Да еще в деревне, на всем готовом? Ты ж в сельпо не ходишь! К девчонкам еще рано!
— Как бы не так! Я с двумя сразу тусуюсь. Они чуть побольше. И не смотри, что деревенские, то конфеты, то жвачку дай, — осекся, но понял, что уже проговорился.
— А за что их балуешь? В наше время иначе было, Никаких гостинцев не брали, а уж просить считалось вовсе совестным.
— Ага! Вы за просто так, а меня целоваться учат, обе враз. И все равно у Ксюхи лучше получается. Она по–настоящему, а Нинка еще по–детски! А без конфет и жвачек не станут учить. Это ж девки!
Герасим задумчиво чесал затылок. Хоть и мал пацан росточком, а и у него природа верх берет. Пока целоваться учат Борьку, а что дальше? На него на одного не успеваешь заработать. Растерялся мужик.
— Внучек, Борюшка! Детка мой! Когда ж ты успел с нашими сдружиться до самых конфет и целований?
— Ой, бабуль, ну я ж не телок, к юбке не привязанный. Корову отведу, по пути зайду…
— Как же так? С одними целуешься, другим гадости делаешь? — удивился Герасим.
— У тебя и бабули тоже не все в друзьях…
— Но я дружбу не покупаю. И врагов у меня больше нет.
— Ну пойми! Попросил я у Ваньки велик, чтобы Ксюшку покатать. А он не дал, еще и бабником обозвал. Неужель смолчать надо? Вот и сунул им хомут в колодец. А Вовке с Веркой петуха в трубу засунул, чтоб они моих девок сучками не обзывали. Они хорошие. А вот Верка… Она с Васькой по–большому встречается, всамделишно! Мне Нинка псе рассказала. Они рядом живут.
— Борь! Скажи честно, где деньги взял девкам на конфеты и жвачки? — положил Герасим руку на плечо мальчишке.
— Я ни у кого не украл! Свои привез из города! Правда, они скоро закончатся, — украдкой глянул на Герасима и протянул руку кверху узкой, слабой ладошкой.
Мужик понятливо улыбнулся. Спрятал под стол мальчишечью руку, положил в нее несколько купюр и спросил;
— На первый случай хватит?
— По самые уши! — просиял, обрадовался пацан.
— Теперь дашь грибов и варенья?
— Только не все. Нам тоже хавать надо.
— Ладно, с голоду не помираешь, — улыбалась Степановна, радуясь прижимистости внука: «Этот копейку по ветру не пустит. Все к себе загребет. Запасливый, как истинный деревенский. Не зря у меня живет, жизни учится».