Высоцкий
Шрифт:
Аксенов, кстати, с двумя молодыми ребятами затеял какой-то альманах под названием «Метрополь». Делается это не там, а здесь, но без соавторства дорогой нашей цензуры. И не «самиздат» кустарный, а солидное издание, объединяющее авторов, и знаменитых, и малоизвестных, членов Союза писателей и открытых диссидентов. Участвуют еще Битов, Искандер, Ахмадулина Белла. Вознесенский что-то дает, хотя ему и нелегко найти в своем столе неопубликованный текст. Компания приличная, и, когда они Высоцкого позвали, он согласился, хотя и с оговоркой, что даст ранние вещи – своим последним песням он не хочет отрезать дорогу к публикации в подцензурной печати.
Готовить подборку ему было
Затея рискованная, почти отчаянная, но чем черт не шутит – вдруг да сдвинется цензурная твердыня на сантиметр-другой…
Говорухинский фильм продолжает сниматься – то в Москве, то в Одессе, где Слава еще раз давал Высоцкому «порулить». Картина переименована: теперь у нее детективное название «Место встречи изменить нельзя». Ближе и к сути сюжета, и к расстановке характеров. Получается на редкость свежо и динамично. Наверное, будет пробуксовывать серия без Высоцкого – там, где Шарапова забрасывают в бандитское логово; кстати, психологические мотивировочки там малость прихрамывают. Но к финишу Жеглов все равно придет первым.
А тут нежданно-негаданно является пушкинский Дон Гуан – причем сразу в двух ипостасях. Эфрос будет делать «Каменного гостя» на радио и Высоцкого, конечно, на главную роль взять думает. И Швейцер, затеявший «Маленькие трагедии» в нескольких сериях, пригласил на пробы, которые проходят одиннадцатого декабря. Картина делается как единое целое, в нее включены «Египетские ночи», выполняющие роль композиционной рамы: все сюжеты как бы вырастают из фантазии импровизатора, которого играет Юрский. Это любимый актер Швейцера, он и его рассматривал в качестве возможного Дон Гуана, но в итоге остановился на Высоцком. И сложностей с утверждением как будто не предвидится. Да еще предлагают Мефистофеля в «Сцене из „Фауста“» – стоит ли две роли играть, тут не театр все-таки.
Так или иначе, это настоящая творческая радость. И в трактовке героя у них со Швейцером полное взаимопонимание. Дон Гуан – это прежде всего поэт, это входит в структуру образа, отражается в речи, во всем облике. И это – сам Пушкин, знавший игру страстей, но чуждый какой бы то ни было низости. Он всегда прав и всегда победитель, даже в минуту гибели. Роль эта может стать последней точкой, а может обернуться и началом новой актерской жизни. И первые двадцать лет окажутся черновиком и разбегом…
Оксана моложе его как раз на двадцать лет – или на двадцать один. Познакомились, когда ее с подругой привел в театр Смехов. Бывала она здесь и раньше, видела «Гамлета». Он тут же ее пригласил на ближайшие «Десять дней», а она ответила, что в этот вечер идет на Малую Бронную. Ну, на Бронную он и подъехал к концу спектакля. Так всё и началось…
Дон Гуана возрождает любовь. Но считать, что впервые по-настоящему он испытал это чувство, встретив Дону Анну, – упрощение. Любил
«На совести усталой много зла, быть может, тяготеет. Так, разврата я долго был покорный ученик, но с той поры, как вас увидел я, мне кажется, я весь переродился. Вас полюбя, люблю я добродетель…» Значит ли это, что Дон Гуан готов «перевоспитаться», жениться и стать добропорядочным господином? Нет, конечно. «Добродетель» на его языке не мораль означает, а добро, которым движется жизнь. И воплощением всего светлого для него в этот момент стала Анна.
Командор – не кара, не возмездие, а Смерть, вызов которой он бросал столько раз. Придет эта статуя, никуда не денется, и все равно будет страшно… Одно утешение – умереть влюбленным, с именем своей Доны на устах… Дон Гуан – формула настоящего мужчины, в котором в итоге примиряются жажда разнообразия и способность к единственной любви.
Роль большого масштаба, много своего можно в нее вложить. Но весь в нее, однако, не вместишься, поскольку любовь – это еще не вся жизнь.
Двадцать шестого декабря – прогон «Преступления и наказания». До этого Высоцкий только дважды репетировал в спектакле. В зале сидит Смоктуновский, играющий у Швейцера Сальери. (В роли Моцарта теперь Золотухин, а сам Смоктуновский тоже был Моцартом лет двадцать назад, но только в фильме-опере.) Намного нас старше, а выглядит отлично, подтянуто. Любезно-коварная улыбка с множеством оттенков и полутонов. Интонация, незаметно переходящая от елейности к издевке.
Его называют Гамлетом шестидесятых, считая, что Высоцкий у него как бы эстафету принял. Но самая крупная роль Смоктуновского – Порфирий Петрович в фильме Кулиджанова. Там он начисто переиграл Тараторкина-Раскольникова и Копеляна-Свидригайлова. Вообще у Достоевского все персонажи из одного вещества, раздвоение между добром и злом – в каждом. А в театре и кино нельзя обойтись без лидера, премьера. И тут есть свобода в том, кого выбрать в главные, кто все понимает, как сам Достоевский. И в этом смысле Высоцкий кое-что взял от киношного Порфирия. В таганском Свидригайлове – весь спектр человеческий: низость и великодушие, азарт желаний и широта ума. И Дон Гуан тоже в нем по-своему отозвался – жаждой жизни, которая делает его не мрачным мономаном, не фанатиком самоубийства, а полнокровным человеком, готовым к возрождению и обновлению вплоть до рокового выстрела.
Готовность к смерти не есть какая-то исключительная доблесть. Можно сказать, что для взрослого мыслящего человека – это нормальное свойство. Все религии в сущности направлены на воспитание в людях такой духовной зрелости. Размышлять о смерти – значит размышлять о свободе, – что-то вроде этого сказал один француз.
А свобода – тема бесконечная.
С тех пор как Высоцкий перешел со смертью на ты, впустил ее в ежедневные мысли свои, во все песни и во все роли, – у него с этой дамой в черном идет непрерывный диспут-диалог. Дескать, твое приглашение принято, но позволь уж мне уладить здесь кое-какие дела. А порой приходят и дерзкие мысли: а что если изменить этой стерве, улизнуть от нее самым бесстыжим образом? Как она, собственно, может отомстить?