Высоко над уровнем моря
Шрифт:
– Да я…
– Назад! – рявкнул не хуже германского фельдфебеля здоровяк – пулеметчик, ехавший с Вадимом в одной машине, – На воздух решил взлететь со всем свои дерьмом?! Может, там «духи» мину поставили. Как раз для таких, как ты, салаг!
Солдат испуганно шарахнулся назад, к грузовику. На покрытом пылью лице проступила краска.
Вадим, стоявший неподалеку, удивился: «Смотри-ка, уникум какой стойкий нашелся. За шесть месяцев службы не разучился краснеть и не научился находить толчок там же, где стоишь…»
Сам он от этого никчемного атавизма цивилизованного мира избавился в течение месяца.
… Комсомольск – на – Амуре в декабре надежно проветривался ледяным ветром вдоль и поперек. Двадцать пять градусов ниже нуля на таком сквознячке чувствовались остро. Особенно тогда, когда новобранцам вспоминалась плюсовая оттепель, которой провожало их московское Домодедово.
В щитовом клубе «учебки» (а по гражданским меркам – большом, аккуратно выкрашенном бараке на окраине города), похоже, забыли о существовании отопления. Пар от дыхания сотни человек молодого пополнения, уместившегося на деревянных сиденьях, привычно ложился мохнатым инеем на потолок и стены.
Но больше всего Вадима поразили многосантиметровые наплывы желтого льда вокруг отверстий в солдатском сортире. Несмотря на подпиравшую нужду, он только с третьего раза решился ступить на невиданный ранее продукт человеческой физиологии и дальневосточной зимы.
…Но спустя месяц молодой боец Варегов в своей родной части без смущения входил в покосившуюся развалюху с длинными рядами «очек» в прогнившем настиле. Дымящаяся под носом сигарета «Прима», заблаговременно закуренная перед входом в сарай, напрочь отбивала чувственное восприятие контакта с окружающим миром в виде причудливых сталагмитов желтого цвета и куч замерзшего дерьма во всех углах.
Сортир бросили чистить с наступлением морозов. Не воняло – и ладушки. Командование полка старательно не интересовалось, как зимой отправляет свои естественные надобности доблестный рядовой и сержантский состав.
По плану, развалюха должна была быть заменена чудом архитектуры в виде четырех кирпичных стен, бетонного пола и шиферной крыши. Но поскольку под этим чудом требовалось выкопать большой котлован, а экскаватор сломался, то постройку решили отложить до весенних проталин.
Бойцы со своей стороны решили проблему быстро.
– …вашу мать! – ругался какой-нибудь прапорщик из новеньких, решивший по весне в таежных окрестностях полюбоваться цветением багульника, – Не пройдешь – везде солдатня «мин» наставила!
– Свою лучше имей. Дешевле обойдется, – под нос ворчал пехотинец, вылезая из-под куста, – Небось, на свой сортир замок повесили, арестованных с «кичи» каждый день гоняете чистить. А до нашего и дела нет. Сами ходите в этот склад говна, кадеты проклятые – мы тоже люди!
– Что ты сказал!!! – взвивался прапорщик, – Ты из какой роты?! Да ты у меня ваш сортир зубной щеткой вычистишь!
Но солдата уже и след простыл. Хороша тайга весной: зеленый туман лопающихся почек заволакивает ее, скрывая очертания конкретных предметов…
Фраза «про ключ» произнесена в том содержательном диалоге между представителями двух военных каст далеко не случайно.
Еще зимой офицерам надоело обнаруживать несознательных бойцов в своем компактненьком и чистеньком туалетике. (Особенно этим грешили молодые солдаты из городских, не отвыкшие от удобных унитазов). В итоге на двери ватерклозета
И даже после того, как кирпичная коробка была все-таки построена, и с офицерского нужника замок сняли за ненадобностью, боец, заметив в кустах не добежавшего до места назначения прапорщика или лейтенанта (те, кто постарше, научились рассчитывать), скалил зубы:
– И этот по пьянке ключ потерял!
… – Человек – такая скотина, – философствовал в кругу солдат своего призыва Вадим, – быстро к плохому привыкает. Впрочем, как и к хорошему. Только от плохого он почему-то дольше отучается…
Месяца через четыре службы в мотострелковом полку на Дальнем Востоке, когда прошло состояние вечной заполошности молодого солдата; когда научился понимать, что от тебя требуют, и определить, насколько это важно (а отсюда решить, нужно или не нужно это делать), Вадим стал более внимательно оглядываться вокруг.
Он заметил, что, несмотря на корку жестокости и черствости, покрывавших солдатские души, бойцы не разучились видеть светлое. Испытания не уродовали людей. Они являлись катализатором, позволяя извлечь на поверхность суть человека, при обычной жизни завуалированную, неизвестную не только окружающим, но и самому счастливому или несчастному их обладателю.
«Армия не делает людей лучше или хуже, она только усиливает эти качества, чтобы их видно было всем», – эту фразу, сказанную ненароком командиром взвода, Вадим запомнил.
"Береза под окном.Тебя я видел всякой:То в инее, под солнцем голубом,Стояла ты невестой перед браком.То в кружеве листвы – воздушна и чиста……Была ты не из жизни нашей,Где грязь и мат, где по дому тоска,И где сегодня – то же, что и день вчерашний.О женщинах у нас не говорятВысокими и чистыми словами.Но – фото милой на груди хранят,Но – письма пишут МАМЕ…Так где же правда: в первом иль втором?Уж год служу, но так еще не понял.Здесь благородство с подлостью в узле тугомСлились. И не разнять их,Как не удержатьВодыВ распахнутыхЛадонях….Вадим выписал это стихотворение из блокнота своего отделенного – младшего сержанта Лешки Константинова.
В тот вечер Варегов вернулся из парка техники, где вместе с другими молодыми раскурочивал на морозе списанный БТР. Он сидел на своей койке, пытаясь согреться. В ушах еще стояли многоэтажки матюгов Константинова, лаявшего «безруких белоручек».
И тут к нему подсел он сам.
– Слышь, Варяг… – несвойственное выражение смущения было на его широкой, задубелой от мороза физиономии, – Тут я девчонке в письмо стихотворение написал. Ты ошибки посмотри, исправь, если что…