Высоко над уровнем моря
Шрифт:
Брюшной тиф.
Это когда воспаляется твой кишечник, и ты не слазишь с унитаза, проклиная все на свете, пока на это у тебя еще есть силы. Температура подскакивает под сорок, ты горишь и таешь на глазах и остается только один выход: немедленная операция, во время которой вырезают несколько метров кишок. Это не так страшно: врач объяснит, что в животе у человека их еще много, поэтому довольно скоро ты оклемаешься, и о былом будет напоминать только шрам на твоем теле. Иначе – смерть.
Брюшной тиф. О нем мое поколение читало только в книжках о гражданской войне и средневековье. Думали
Тиф, чума, холера. С последней я столкнулся в Афгане: ребята из соседнего батальона попили водички в горном ущелье. Тогда болезнь быстро локализовали, и остальной полк не успел узнать на себе все ее прелести. А теперь пришлось повстречаться с ее братишкой – тифом…
В наше инфекционное отделение привезли троих – офицера и двух солдат из части, расположенной в одном из районных городков республики. О том, что у них тиф, мы узнали одними из первых, поскольку в наши обязанности входило обеспечивать питание всех без исключения больных. В том числе и в изоляторах, в том числе и с особой диетой.
На нашу непробиваемую публику это не произвело особого впечатления. Тиф, так тиф – нам он не грозит, поэтому хрен с ним. Солдат привыкает остерегаться конкретной опасности, а не заниматься коллекционированием смутных переживаний и страхов. На это у него просто не остается времени. Ко всему прочему, ты и так находишься в госпитале: в случае чего – спасут.
Сегодня с утра к нам в «раздатку» заглянула Света:
– Андрей, тифозные больные перенесли операцию. Есть им запрещено, а вот через какое-то время им потребуется питье. Напиток должен быть сладкий, чтобы силы поддерживать. Понял?
К ужину мы понесли в графинчиках приготовленный сладкий сироп. Точнее, с графинами отправился Мишка Картузов, я же отправился с ним из праздного любопытства.
Вид капитана, как и все остальные тифозные, лежащего в отдельной палате, произвел удручающее впечатление. Синюшное, как у покойника, лицо. Веки запали, нос заострился, серые губы сложились в скорбной гримасе. Большие белые кисти безжизненно лежали поверх одеяла.
Точно такой же вид был у Витьки Коклюшкина, когда он прошлым летом получил в живот несколько осколков от снаряда. Витька тогда умер через три часа, не приходя в сознание. Этот капитан, судя по всему, собирался жить: он чуть приоткрыл веки и даже сделал попытку улыбнуться.
Мишка при виде улыбающегося живого трупа по – крысиному тихо пискнул, быстренько поставил графин на тумбочку и бочком выскользнул из палаты.
– П…ц, – прошептал он мне за дверьми, – Как с покойником пообщался. Нет, пусть в следующий раз Путеец идет. У него нервы тюрягой не испорчены…
Говоря это, бедолага не подозревал, какой сюрприз принес нам следующий день. Утром санитарная машина привезла еще пятерых тифозных солдат. На следующий день к ним прибавилось двадцать.
Выяснилось, что в этой долбанной части вспыхнула самая настоящая эпидемия брюшного тифа: прорвало канализацию, проходившую по гарнизону, и все фекалии уплыли в сторону коллектора для забора питьевой воды. А все без исключения солдатики, несмотря
Наш кэп носился по отделению с вытаращенными глазами, пытаясь разместить все прибывающие партии больных. В такие минуты подворачиваться под его руку не рекомендовалось – можно было получить в ухо или оказаться в числе выписанных обратно в часть. Для большинства нашего контингента лучше было заработать десять раз первое, чем второе. Тем не менее срочные выписки начались – мест катастрофически не хватало.
Я, в свою очередь, мечтал, чтобы меня поскорее отправили в полк. Реабилитационный период подходил к концу, оставалось все пара недель. И не особо верилось, что моей печени станет легче оттого, что она примет удар кислой капусты в солдатской столовке на четырнадцать дней позже.
Госпитальная атмосфера надоела до чертиков. Если бы я был на месте моих более молодых по сроку службы друзей, которых в ротах ждал обычный дурдом, я бы тоже постарался зависнуть здесь подольше. Но через три месяца домой, и бы с большим удовольствие провел их в роте, в неспешных заботах подготовки к дембелю. Ко всему прочему, не хватало еще подцепить тифозную заразу перед самым финишем.
Но начальник отделения придерживался другой политики. Рабочие команды были необходимы, и выписывать их кэп не спешил. Я уже начинал сожалеть, что записался на эту чертову кухню.
От скуки спасало присутствие моих уркаганов. Они уже привыкли к несвежему видику наших тифозников. Последних в отделении набралось около сорока человек, и если целый день вращаешься среди этой веселой публики, или сбежишь, или притерпишься. Мои притерпелись.
Они вовсю таскали по палатам еду, травили анекдоты, воспитывали в «духе преданности» ходячих, а в промежутках между этим драили с хлоркой посуду и глушили пиво под завывание группы «Кино».
– Виктор Цой – это ништяк! – закатывал глаза Мишка и подпевал, – «Группа крови на рукаве, мой порядковый номер – на рукаве…» Слышь, Андрюх, а почему на рукаве?
– У американских вояк группа крови нашивается на обмундирование.
– А причем здесь американцы?
– У них война во Вьетнаме была.
– На хрен сдался мне ихний Вьетнам! У нас тут Афган еще не кончился.
– Это он поет из конспирации, чтобы его куда надо не потащили за пацифистские песни.
– А что такое «пацифистские песни»? – никак не может угомониться Картуз.
– Которые агитируют против войны, – терпеливо объясняю любознательному бойцу, – И против службы в армии.
– Ну, я тоже против войны. Слава Богу, что в Афган не попал. А причем здесь служба в армии? Каждый нормальный пацан должен ее пройти. Школа жизни как-никак.
– Ты так считаешь, потому что уже проходишь. Те, кто еще на гражданке, так не думают.
– Ну и козлы они в таком случае! Андрюх, а Цой в армии служил?
– Не знаю, по-моему, нет.
– Нда-а-а… – Озадаченно чешет затылок Мишка, – Но песни у него все равно классные. «Группа крови на рукаве…» Андрюх, а у тебя где порядковый номер?