Высокое напряжение

Воронин Андрей Николаевич

Он резко ударил по тормозам, забыв выжать сцепление, и двигатель заглох, возмущенно чихнув. Старик стоял прямо перед машиной, в каком-нибудь полуметре от похожей на оскаленную пасть хромированной решетки радиатора, и его холеную физиономию прямо на глазах заливала нехорошая бледность. Ну еще бы, испугался… Полные штаны, небось, успел навалить.

В смысле эффекта неожиданности все получилось просто отменно: даже если бы Бекешин планировал свое внезапное появление заранее, вряд ли у него вышло бы лучше. Вылетев из-за поворота, он едва не переехал старика

на полной скорости. Куда уж неожиданнее… Горечаев был перепуган до смерти, он даже за сердце схватился, но Бекешина его самочувствие волновало в последнюю очередь. Он толчком распахнул дверцу и мягко, по-кошачьи, выпрыгнул на усеянный желтыми листьями асфальт, на ходу вытаскивая из-за пояса револьвер.

– Жорик? – с трудом шевеля синеватыми губами, удивленно спросил старик. – Господи, нельзя же так! Что случилось?

Бекешин молча подскочил к нему, сгреб левой рукой за лацкан пиджака, рывком притянул к себе и сунул вороненый ствол револьвера в дряблые складки кожи под гладко выбритым черепашьим подбородком.

– Это я у тебя спрашиваю, что случилось, – яростно прошипел он, вдавливая ствол в податливую стариковскую плоть. – Не ожидал меня увидеть, а? Представь себе, твой хваленый профессионал опять промазал – совсем чуть-чуть, но промазал. А я не промажу, можешь быть спокоен.

– О чем ты, Жорик? – прохрипел старик, всем телом подаваясь назад. Бекешин держал его крепко, чувствуя, как слабо, будто полудохлый зверек, шевелится возле его ребер прижатая к левой половине груди рука Горечаева. – Он стрелял мимо, как мы с тобой договорились… Осторожнее.., пусти… Мне нужно.., нужно принять лекарство.

– Сейчас я тебе пропишу лекарство! – пообещал Бекешин. – Свинцовую пилюлю в стальной облатке по фирменному рецепту доктора Ругера! Избавиться от меня решил, да? Укокошить, как тех работяг? Не на такого напал! Говори, где этот твой кривоносый ублюдок! Чем он сейчас занят?

– Жорик, не надо.., сердце, – хрипел старик, слабо отталкивая Бекешина свободной рукой. – Опомнись, Жорик… Мы же вместе.., как родного сына.., наследник…

– Бабушке своей расскажи, – презрительно бросил Бекешин. – Ты же упырь, ты без крови не можешь. Ты даже меня заразил. Ты ведь не успокоишься. Замочим Филатова, и кто тогда будет первым на очереди? Кто тебе помогал, кто про тебя все знает? Я, я один остался! Остальных ты уже отправил землю парить. Только я не дамся, даже не мечтай. Уж лучше возьму грех на душу.

Старик не отвечал. Лицо его стало совсем серым, глаза закатились под лоб, и из-под полуопущенных век на Бекешина жутковато смотрели синеватые белки. Голова Андрея Михайловича бессильно упала, так что ствол револьвера целиком погрузился в складки отставшей кожи под нижней челюстью, и старик всей тяжестью повис на руке Бекешина.

– Хватит лепить горбатого! – сказал ему Бекешин, слегка растерявшись. – Я тебе не следователь, нечего передо мной обмороки разыгрывать… И перестань на мне виснуть, я тебе не подставка! Говори, где Палач!

– Да здесь я, здесь, – послышался откуда-то слева слегка гнусавый из-за

сломанного носа голос. Бекешин резко обернулся всем телом, инстинктивно прикрывшись Горечаевым, как щитом, и сразу понял, что поступил правильно: Палач стоял по щиколотку в густой траве немного в стороне от дорожки, на плечах у него, как эполеты, лежали желтые листья, а зажатый в руке пистолет смотрел Бекешину прямо в лоб. – Что, фрайерок, – насмешливо продолжал Палач, – нервишки сдали? Зря ты на старикана наехал, зря. Если бы я в тебя, дурака, по-настоящему стрелял, ты бы сейчас здесь не отсвечивал. Поверь, стрелять я умею. Хочешь, докажу?

Бекешин втянул голову в плечи, стараясь полностью укрыться за Горечаевым и жалея только об одном: что старик на поверку оказался таким щуплым и низкорослым.

– Положи ствол, горилла, – сказал он Палачу, – и вали отсюда, пока я не вышиб старику мозги. Кто тебе заплатит, если этот мешок с дерьмом откинет копыта? Ты ведь, насколько мне известно, даром не стреляешь.

Палач вдруг засмеялся – без малейшей натуги, легко и естественно. Направленный на Бекешина ствол пистолета при этом даже не шелохнулся.

– Что тут смешного? – настороженно спросил Бекешин, начиная потихонечку пятиться к машине и держа перед собой старика как щит. Пистолет плавно следовал за ним.

– Смешного, если хочешь знать, навалом, – доверительно сказал ему Палач. – Одно хорошо: старик заплатил мне за этого твоего приятеля вперед, и заплатил неплохо. Теперь его можно оставить в покое, но, поскольку деньги уплачены, мне ничто не мешает замочить тебя. Так что стрелять даром мне не придется.

– Не пудри мне мозги, – сказал Бекешин, который ничего не понял из этого туманного заявления. – Брось пистолет и уходи, иначе я разнесу старику череп. Считаю до трех. Раз…

– Уймись, дурак, – сказал Палач. – Ты еще можешь спасти свою задницу, если предложишь мне за нее хороший выкуп. И отпусти старика. Тяжело же, наверное, держать… Ты что, не видишь, что он давно помер?

– Вранье, – сказал Бекешин и в то же мгновение понял, что киллер прав: тело Горечаева висело у него на руке мертвой свинцовой тяжестью, и с каждой секундой эта тяжесть, казалось, удваивалась. Он на мгновение оторвал взгляд от Палача с его пистолетом и взглянул старику в лицо. – О дьявол, – прошептал он.

Выражение лица Андрея Михайловича изменилось. Вставные челюсти были оскалены в мучительной гримасе, а глаза широко распахнулись и равнодушно смотрели куда-то в сторону. Бекешин прижимал к себе медленно холодеющий труп – прижимал так тесно, что со стороны они, наверное, напоминали целующихся гомиков. Его едва не вывернуло наизнанку, когда он осознал это, и руки сами собой оттолкнули труп, который мягко повалился на асфальт, застыв в неестественной позе.

– Вот и все, – сказал Палач, и Бекешин с опозданием понял, какую совершил ошибку, бросив тело и подставившись под выстрел. – Насчет выкупа – это я пошутил. Свобода дороже, а ты – единственный свидетель. Шантаж – не моя специальность. Не обижайся.