Высотка
Шрифт:
Нет, не книжки по семейной терапии и не техника установления доверительного контакта (какой кошмар, психологи и правда этим занимаются?), а формальные, сугубо теоретические вопросы. Например, механизмы зрительного восприятия. Почему сетчатка плоская, а мир воспринимается трехмерным? Или вот: за ночь мы видим десяток снов, но запоминаем в лучшем случае один-два. Зачем же остальные? Верно ли, что мы ничего не забываем, а только теряем ключи к нашим воспоминаниям? И почему образы памяти такие неточные? Чем важнее событие, тем более искажен его образ, утверждал один переводной
(Пожалуй, этим можно было заняться на досуге. Всяко лучше, чем сурик синтезировать.)
Ну и, конечно, психологические тесты, которых психологи наплодили предостаточно, на все случаи жизни. Я терпеливо отвечала на вопросы, ставила галочки, подсчитывала баллы… И что в итоге? Ничего утешительного — эгоцентричная, инфантильная, этически неразвитая личность, склонная к демонстративному поведению и — о ужас! — с явным истероидным компонентом. Повышенный IQ в графе «интеллект» уже не радовал, а настораживал. Нечто похожее, но другими словами, я неоднократно слышала от мамы. Доведенная до бешенства, она однажды бросила мне — ты пустышка, пустельга. Бог тебя ничем не обделил, кроме сердца. Способности — да, но к чему ты их приложила? Прокатиться с ветерком, а саночки пусть везет другой. Сколько лет угрохала на тебя Татьяна Александровна!.. Ты хоть раз о ней подумала за последние год-два? Трудно было навестить?.. Я уже не говорю о нас с отцом… Куда все делось?.. Человек, живущий для только для себя, Ася, черпает воду дырявым ведром. Трудно тебе будет, когда ты это поймешь…
У того же Фрейда избыточная любовь к себе носила более эстетичное название — нарциссизм. Я пролистала великого психоаналитика, потом двух его последователей, потом остальные книжки, выданные мне библиотекаршей, и утешилась. Поняла, что в них нет ничего такого, что было бы недоступно человеческому уму. Ни критерия Даламбера-Коши, ни дифракции Фраунгофера, ни эффекта Черенкова. Занимаясь психологией, можно было в свое удовольствие лететь с горы на саночках, и никаких подъемов, разве только для тренировки, чтобы мускулы не атрофировались. Человеку с естественнонаучным образованием, коим я тогда себя считала, эта музыка должна даваться легко и непринужденно.
Все это я изложила Нинке, когда она вернулась с чайником и тарелкой эклеров.
— Звучит неплохо. А почему ты не рассматриваешь истфак? Ты ведь хотела когда-то.
— Истфак как таковой меня не привлекает, только история искусства. Я выяснила — у них на это отделение набор двадцать пять человек, из них максимум пять с улицы, остальные — блат. Нереально. Пять человек со всей страны! Я не могу позволить себе не поступить, понимаешь?
— Честно говоря, не очень. И кто тебе сказал про блат? Гарик?
— Да ну тебя. Чуть что сразу Гарик, как будто мне поговорить больше не с кем!
— Гарик всегда в курсе. Посоветуйся с ним, он лицо заинтересованное. Как у него дела, кстати?
— Как обычно, — буркнула я, — первый ученик, страстный ботаник, надежда курса и вообще полное
— Хм, неласково. Чем он провинился на этот раз? Опять предложение сделал? Которое по счету?
— Нинка, поделись секретом, ради чего люди женятся? Чего им для счастья не хватает?
— Боюсь, мой опыт тебе не подойдет. Поженились, потому что хотели быть вместе. Какая могла быть жизнь в комнате с тремя соседками?
— А какая она может быть с родителями мужа, его сестрицей и двумя малолетними детьми?
— Не представляешь — замечательная, — сказала Нинка и опять засмеялась. — Особенно когда дети спят, вот как сейчас.
Я просто не знала, с какой стороны ее ухватить, она ускользала от любого вопроса. Круглая, как мячик, разноцветный детский мячик, в воде не тонет, в огне не горит, и все-то у нее хорошо и просто, как в букваре. Мама мыла раму.
— Что тебя, собственно, пугает? Домашнее хозяйство?
— Понимаешь, я пытаюсь представить себе… Вот, в моей комнате какой-то мужик, он там постоянно, от него никуда не денешься, по ночам храпит… опять же носки, если верить фольклору…
— Не очень-то похоже на Гарика.
— Во-первых, Гарик храпит, уверяю тебя. Ой, что это я такое сказала, хи-хи.
— А я уверяю тебя, что рано или поздно храпеть будет любой мужчина.
— И еще мне не нравится… Как бы это сказать… Он пахнет недозрелыми семечками… или горелыми спичками… наверное, это феромоны какие-то… не могу привыкнуть…
Нинка изо всех сил старалась спрятаться за чашкой чая, но не выдержала и расхохоталась:
— Это твоя единственная претензия к Гарику?
— Конечно, нет! Терпеть не могу, когда меня поучают. Когда превозносятся, принимают решения о том, как мне дальше жить, куда пойти учиться, сколько детей заводить и в каком порядке…
— На твоем месте я бы не жаловалась, ведь у тебя недоразвита планирующая функция, это я цитирую твоего папу. А мой папа в таких случаях использует другое идиоматическое выражение — драть тебя некому.
— И ты, Брут. Ты тоже считаешь, что Гарик на меня хорошо влияет?
— Конечно. Рано или поздно он из тебя сделает…
— …страшную зануду, знаю, знаю. Научусь мыть ручки перед едой, пользоваться таблицей интегралов, правильно произносить слово «прецедент» или «феномен»… Кстати, он пьет кофэ из блюдечка, такой вот прецендент-инцендент. Дико смешно — берет чашку, выливает из нее на блюдечко и дует по-купечески, оттопырив мизинец. У них в семье такая традиция. Кто первый начал, в каком веке, установить невозможно, но они все так делают.
— Понятно. Претензия номер два.
— Ой, да что б ты понимала!.. Гарик струсил, он слабак, я всегда это знала, но теперь… Никогда ему не прощу!..
— Да что у вас случилось, в конце-то концов?!
— Ничего. Откровенно побеседовали. Оказалось, он вовсе не собирался жениться, разговоры одни.
— Погоди, — сказала Нинка, прислушиваясь к сдавленному нытью в соседней комнате. — Там Сашка вякает. Сейчас проснется и Лешку разбудит, надо срочно выносить. Я быстро, — и она выскочила из комнаты.