Высшая мера
Шрифт:
патронов. Впоследствии эта винтовка и патрон вероятно, обошлись не дешево испанцам. Ниеса была
великолепна. Ее предлагали только богатым гостям, кроме того, она танцовала для туристов с живым удавом. За
месяц до этой встречи я продал богатому аргентинскому скотоводу тридцать одно полотно, тридцать один этюд
голых африканок. Я был почти богат и я выкупил эту женщину и ее удава из дома, о котором говорил. Пять лет
она, была со мной, она была моей подругой, моей
дня. Воздух и солнце Африки удлинили мою жизнь на несколько лет. Когда же воздух и тепло оказались
бессильными, я и Ниеса сели на пароход и поплыли в Марсель. Я хотел умереть в Париже, под парижским
небом, под небом Монпарнаса, хотя бы за столиком кафе “Дом”. Но, повидимому, я умру на этой широкой и
мерзкой постели, жесткость которой вы испытали сегодня сами. Мой дорогой незнакомец, если вы стоите
больше, чем обыкновенный бульварный волокита, если вы видите дальше и глубже, чем эти ночные филины в
моноклях, и фазаны в смокингах, будьте великодушны к подруге умершего художника, женщине по имени
Ниеса. Будьте великодушны к женщине, которая умеет думать о жизни и людях, любить и быть верной и
которой не осталось в жизни ничего, кроме тротуаров рю Пигаль и бульвара Роше-Шуар”.
Витович дочитал письмо и поднял голову и увидел отраженные в зеркале широко раскрытые глаза,
неподвижные, черные, как антрацит зрачки и ресницы, загнутые кверху, как хлыст.
— Ты уходишь?
— Я приду.
— Ты придешь ночью в Буль Нуар — ты придешь? — спрашивает задыхающимся шепотом Ниеса. —
Дай мне память о себе. Память. — Ее пальцы цепляются за пуговицы пиджака и путаются в галстухе. Витович
опускает руку в карман. Он находит высохший, свернувшийся в трубку, фотографический снимок, фотографию,
снятую на бульваре. Ниеса берет снимок и, не глядя, прячет его в сумочку, прячет рядом с седой прядью волос,
перевязанной черным траурным крепом.
— Ночью, в “Буль-Нуар”.
III
Через два часа — светает. Облака раздвигаются и открывают бледную, слабо мигающую утреннюю
звезду. Две багровые полосы, одна над другой, вспыхивают на востоке. Разорванные клочья пара плывут над
виадуками, над светящимся чертежом рельс, над железным плетеньем семафоров и стрелок вокзала Сен-Лазар.
Первые утренние поезда уходят из Парижа на запад к океану и на юг к морю. В тоннеле метрополитэна с
жужжащим сквозным гулом пробегает шестичасовой поезд. День начинается и проходит по разному для
Витовича, Мишеля и женщины из Орана по имени Ниеса. Когда же приходит вечер и ночь, — пьяницы опять
расстреливают последние заряды в
и на бульваре Рошешуар опять пахнет жареными каштанами и горьким дымом бензина.
Ниеса спускается по лестнице в дансинг “Буль Нуар” и смотрит вниз сквозь алкогольный пар, и
пахнущий косметикой дым сигарет.
— Ниеса, — говорит ей гарсон с лицом посланника, — это направо в углу.
Красивый солдат и студент, одетый, как танцор из Фоли-Бержер, поднимаются с мест, но она проходит,
раздвигая танцующие пары и отстраняя руки, протягивающие ей бокалы. Она проходит в угол залы. На столе
рядом с рюмкой тускло-зеленого ликера лежит котелок и трость. Мишель показывает ей на стул рядом с собой.
Третьего стула нет и высокого человека с мягкими светлыми волосами тоже нет.
— Он не пришел? — спрашивает Ниеса.
— Гарсон, — говорит Мишель, — еще одну Тарагонь…
— Он не пришел? — повторяет Ниеса.
Улыбка раздирает губы Мишеля и маленькие глазки пропадают в глазных щелках.
— Он не мог притти. Но он ждет тебя.
— Где?
— У меня.
— Тогда — идем.
— Если хочешь…
Он стучит тростью о мрамор.
Площадь Пигаль сияет, как цирковой манеж, кафе и синема площади светятся, как ложи. Дальше они
едут по тихим улицам. Такси обгоняют их и пропадают, скрестив свои двойные, золотые огни с их огнями.
Зелено-золотым многоточием уходят на закруглении фонари. Отражения огней в мокром асфальте похожи на
плоские, изогнутые ножи янычаров. В темноте Мишель находит твердое и круглое колено, почти горячий от
тепла ее тела скользкий шелк платья. Розовый свет ночного кафе вдруг падает в темную коробку такси и
Мишель видит черные круги бровей и ресниц, но глаза закрыты. Руки ее лежат вдоль туловища и она сползает
по коже сидения и напоминает Мишелю какое-то отвратительное и вместе с тем привлекательное живое
существо. Они находятся на авеню Фридланд. Мраморный Бальзак в длинной, ночной рубахе, как театральный
призрак промелькнул в окне, и такси остановился. Мишель открывает своим ключом желтую, отполированную
дверь, еще одну дверь и пропадает в темноте. Затем щелкает выключатель. Это маленькая квартира холостяка.
Мебель, зеркала и люстра, и кровать под балдахином, все, как в других, таких же квартирах, в которых не
живут. Все здесь, как пятьдесят и семьдесят лет назад, когда сюда приходили дамы в кринолинах и мужчины в
сюртуках синего и зеленого сукна. На маленьком столике у камина бутылка тускло-зеленого ликера, виноград,