Высшая точка зрения
Шрифт:
Фридель складывал отдельные листы в папку, причем чуть не пожирал их взорами. У него на лбу виднелся еще большой белый рубец, но, в общем, мальчик за этот месяц заметно изменился. У него был гораздо более свежий вид и на щеках вместо прежней бледности появился легкий румянец. Темные круги вокруг глаз исчезли, точно так же, как робость и приниженность всего его существа. На нем было не прежнее поношенное платье, а совершенно новенький костюм и тирольская шляпа.
Дора и Фридель оживленно болтали, но появление Норманна,
– Разве ты забыл, что уже семь часов? – обрушился он на мальчика. – Тебе нужно пить молоко. Благодаря настойчивым приставаниям доктора я взял тебя в горы, чтобы ты приобрел человеческий вид, а ты сидишь себе и разглядываешь картинки, вместо того чтобы пить молоко! А потом, конечно, вернешься домой прежней дохлятиной! Изволь немедленно идти в коровник!
Дора слушала с изумлением и вдруг воскликнула:
– Помилуйте, профессор, да ведь это очень смахивает на глупую „любовь к ближнему“, которую вы так осуждали! Иди себе, Фридель, я справлюсь одна. Вот возьми мою шляпу и отнеси домой.
Мальчик бросил печальный взгляд на рисунки, которые ему страстно хотелось посмотреть еще раз, но послушно взял шляпу – это была та войлочная шляпа с голубым вуалем, которую Дора всегда надевала при прогулках в горы – и убежал. Дора посмотрела ему вслед и затем обратилась к профессору:
– Вы не находите, что Фридель удивительно поправился за этот месяц?
– Я не нахожу здесь ничего удивительного – с ним возились и нянчились, как с принцем. Да еще пришлось купить ему новый костюм, который стоит уйму денег!
– Но он так идет мальчику. Впрочем, я только очень скромно просила о новой курточке, а вы сами купили весь костюм, да еще из такой дорогой материи…
– Потому что мне совестно, что мальчишка в своих лохмотьях целый день бегает с нами. Вы его повсюду берете с собой и никуда без него не ходите; при этом самое большое, что он несет, так это вашу папку с рисунками, потому что он, упаси Боже, не должен утомляться. Мне приходится самому таскать свои вещи. Да меня вообще больше ни о чем не спрашивают, меня прямо тиранят!
– Фридель чувствует себя при этом прекрасно, – спокойно ответила Дора, – да и вы тоже, господин профессор!
– Простите, я чувствую себя очень скверно, потому что мальчишку мне вконец избаловали. Я так хорошо выдрессировал его. Он раньше не смел и рот разинуть у меня в комнате, а теперь так и трещит, даже начинает возражать! На каждом шагу мне приходится слышать: „Барышня Дора этого не любит! Барышня Дора хочет, чтобы это было так!“ – и конечно он делает так, как угодно барышне, и не обращает никакого внимания на мои приказания.
– Так зачем же вы допускаете все это? –
– Зачем я это допускаю? – с глубочайшим негодованием повторил Норманн, поспешно занимая освободившееся место на скамейке. – Да потому что вам нет никакого дела до моих возражений!
– Нет, я ни в коем случае не допущу, чтобы Фриделя снова обратили в машину. Что же вы думаете делать с ним, когда вернетесь домой?
– Он будет чистить мне сапоги! – со злобным удовлетворением заявил профессор. – Или, может быть, вы думаете, что я буду так же нянчиться с ним, как вы? Доктор сказал мне, что чахотки у него нет, а только худосочие. Ему нужны воздух, движение и хорошее питание. Все это теперь у него есть и если он поправится, тем лучше для него! Но тогда этой барской жизни настанет конец, и он снова будет чистить мне сапоги… с утра и до вечера!
– Неужели же у вас такое бесконечное количество сапог? – воскликнула молодая девушка, заливаясь звонким смехом.
Это окончательно вывело профессора из себя, и он гневно сказал:
– Не смейтесь, пожалуйста! Настоятельно прошу не насмехаться надо мной…
– Профессором Юлиусом Норманном, светочем науки, у которого столько сапог, что их нужно чистить с утра и до вечера, – добавила Дора, причем так смеялась, что у нее на глазах выступили слезы. – Это было бы не по силам Фриделю, да кроме того, я хотела сделать вам другое предложение.
– Может быть, мальчик должен сделаться оперным певцом? – язвительно спросил Норманн, – или, может быть, я должен поместить его в гимназию, чтобы он тоже стал светочем науки?
– Не совсем, но вроде этого. Взгляните-ка на это; это – первое произведение искусства Фриделя!
Дора вынула из папки отдельный листок и подала его профессору. Тот взял его с большим недоверием, но не успел бросить взгляд на лист, как пришел в ужасную ярость.
– Проклятый мальчишка! Так вот какова благодарность! Он изображает меня вороньим пугалом! Ну, пусть только он попадется мне под руку!
При этом взрыве ярости губы молодой девушки предательски задергались, однако на этот раз она постаралась остаться серьезной.
– А, вы, значит, узнали портрет?
– Конечно! Он поразительно похож. Только Фридель никогда не нарисовал бы его сам; это вы помогали ему!
– Я не провела в этом рисунке ни одной черточки; он рисовал его потихоньку и ни за что не хотел отдавать мне листок, когда я застала его за этим делом. У вас совсем такой вид, когда вы не в духе, а это бывает почти постоянно.
Это было уже чересчур. Профессор вскочил.
– Что? У меня такой вид? Разве я пугало, которым стращают маленьких детей? Разве у меня такой нос и такая первобытная грива?