Высший генералитет в годы потрясений Мировая история
Шрифт:
В ответ Керенский объявил Корнилова вне закона. Главковерхом назначался начальник штаба Ставки генерал Лукомский. Ему предписывалось арестовать Корнилова.
Лукомский телеграфировал в Петроград: правительству надо идти с генералом Корниловым, а не смещать его. Смещение приведет к гражданской войне. Возглавить Ставку Лукомский отказался.
Керенский предложил этот пост главнокомандующему Северным фронтом генералу Клембовскому. Тот не принял предложение, мотивируя тем, что в случае смещения Корнилова армия расколется надвое.
Мудры были русские генералы!
Опасаясь корниловских мятежников, Керенский, провозгласивший
Назвав телеграмму Керенского, обвинявшую его в измене, клеветнической, а приезд Львова в Ставку великой провокацией, Корнилов обратился к народу с призывом спасать умирающую Россию. Он объяснил свою цель — довести страну до Учредительного собрания, на котором народ сам решит свою судьбу и выберет уклад новой государственной жизни. Временное правительство, по мнению Корнилова, оказавшись под влиянием большевистских Советов, действовало в полном согласии с планами Генерального штаба, убивало армию и потрясало страну изнутри.
О причинах неудачи, постигшей выступление Корнилова, сказано далеко не все.
Советские историки объясняли крах авантюры генерала единением всех демократических сил столицы. Они сплотились перед угрозой военной диктатуры, позабыв прежние распри. Навстречу медленно продвигавшимся эшелонам с войсками двинулись агитаторы-большевики. Они, мол, и распропагандировали корниловские части. Большую деморализующую роль сыграло и то, что застрелился генерал Крымов, командовавший походом на Петроград.
Роль большевистских пропагандистов, конечно, умалять не следует. Среди них было немало искусных мастеров устной агитации. Достаточно сказать, что работали они адресно. В Кавказскую дивизию, например, направлялись исключительно мусульмане, в ударные батальоны — георгиевские кавалеры. Но мало кто знал, что количество войск, двигавшихся к Петрограду, было очень и очень незначительным.
Кавказская, или Дикая, дивизия, которой стращали жителей Петрограда, насчитывала всего 1350 шашек. Дивизия была кавалерийской, и эффективное ее использование на улицах представлялось проблематичным.
То же самое относилось и к 3-му Конному корпусу, которым командовал генерал Крымов. Обстоятельства его самоубийства весьма туманны.
В последнее время высказывается предположение, что Крымов не сам застрелился, как написано во всех учебниках, а был застрелен.
Появились публикации, в которых рассказывается, как это происходило. В романе Н. Кузьмина «Сумерки», например, говорится, что выстрел прозвучал в кабинете Керенского, куда Крымов был вызван из Гатчины. Действительно, вряд ли бы генерала пропустили к премьеру с оружием, тем более что его считали соучастником Корнилова. Керенский выбежал из своего кабинета в приемную и завопил, что Крымов от позора и стыда пустил себе пулю в висок.
Смерть наступила не сразу. Генерала отвезли в госпиталь, но вернуть к жизни не смогли. Врачи обратили внимание, что края огнестрельной раны не обожжены. Стреляли с расстояния не менее двух метров.
Обезглавленный корпус под
Тридцатого августа Керенский пригласил к себе Алексеева, который четвертый день ходил в заместителях генерал-губернатора Петрограда, и предложил ему должность начальника штаба при Верховном главнокомандующем, то есть при себе. Алексеев согласился и тут же получил приказ Керенского отбыть в Могилев и арестовать всех зачинщиков корниловского мятежа.
Тяжело вздохнув, Алексеев засобирался в дорогу. Приехав в Ставку, узнал от Корнилова, что военным комендантом Могилева назначен генерал Бонч-Бруевич, который, еще не прибыв в Могилев, уже отдал распоряжение убрать из охраны Ставки всех текинцев. Это не сулило ничего хорошего для Корнилова. Он знал, что Керенский создал следственную комиссию по его делу, и она, возглавляемая военным прокурором Шабловским, уже в пути.
Алексеев сделал вид, что ничего не знает о приказе Бонч-Бруевича насчет текинцев. Договорились, что Корнилов, Лукомский и Романовский будут помещены в могилевскую гостиницу. Охрану арестованных будут нести текинцы. Хотя Алексеев не потребовал даже, чтобы генералы сдали личное оружие. Верные азиаты были поражены: такого человека — и под стражу!
Из могилевской гостиницы арестованных вскоре переместили в небольшой городок Быхов. Местом содержания выбрали здание бывшей женской гимназии. Сюда же привезли и взятых под стражу генералов и старших офицеров из Каменец-Подольского и Бердичева. Среди них были Деникин, Марков и другие сослуживцы по Юго-Западному фронту.
Ждали суда.
В начале и в середине августа демократическая печать с ликованием называла генерала Корнилова героем и спасителем России. В конце августа и весь сентябрь — узурпатором, предателем революции. Естественно, требовали суда и казни.
«Корнилов должен быть казнен, — витийствовал Керенский. — Да, казнен со всей революционной решительностью и беспощадностью. Но! Я, именно я, ваш испытанный вождь и вдохновитель, я первым из первых приду на его могилу и принесу цветы, и я не только положу цветы на эту святую могилу, но и преклоню свои колена…»
Генеральскую тюрьму в Быхове охранял снаружи батальон георгиевских кавалеров. Внутри несли службу верные текинцы. Их стало больше. К эскадрону личного конвоя Корнилова присоединились еще два эскадрона Текинского полка, не пожелавшие расставаться с «уллы-бояром».
Но главным успокаивающим фактором, безусловно, был польский корпус генерала Довбор-Мусницкого. Симпатии недавнего кавалергарда были на стороне Корнилова и его генералов, и это не могло не остужать слишком горячие головы в могилевском и быховском Советах, требовавших расправы над именитыми узниками.
Здание, в котором размещались генералы, привлекало внимание различных «летучих» отрядов, которые не раз пытались учинить самосуд над арестованными. Вместе с Лавром Георгиевичем была его жена Таисия Владимировна и сын Юрий. Корнилов, опасаясь за семью, решил отправить ее на Дон, в Новочеркасск, где их обещал приютить Каледин. Им были подготовлены документы на чужие имена, и вскоре начальник конвоя доложил «уллы — бояру»: жена и сын посажены в поезд.