Высший генералитет в годы потрясений Мировая история
Шрифт:
Эйзенхауэр, по его словам, живо представил себе яркую картину того, что произошло бы с любым американским или британским командующим, если бы он следовал подобной тактике.
Они познакомились в кабинете ее отца Степана Яковлевича Чурикова. Ныне она Золотухина — по второму мужу, теперь уже тоже бывшему. Ее отец преподавал тогда в Барнаульском летном училище, а Саша Руцкой был курсантом.
Она сидела у отца в кабинете, и тут Саша
— Вы твист танцуете? Разрешите пригласить вас на танец…
Ей в нем сразу многое понравилось: строгость, корректность, одновременно — непосредственность. Он любил животных. Импонировало и то, что Руцкой очень упорный, даже, может, геройский человек. Он ведь столько всего пережил, кричал по ночам от головной боли и кошмаров, которые его преследовали, — и находил силы для политической борьбы… Она называет это геройством.
Они поженились в шестьдесят девятом, а через два года, в день выпуска Руцкого из училища, родился сын Дима. Потом его отец уехал по распределению, а мать с сыном остались в Барнауле. А в семьдесят четвертом — развод.
Она не смогла простить измену. Теперь, может, иначе отнеслась бы — все мужики гуляют, — а тогда ей было очень обидно. Он уехал, не посчитался ни с ней, ни с сыном. Однажды даже привел ту женщину — знакомиться…
Она спросила:
— Зачем?
— Хотел, — сказал он, — посмотреть, как ты отреагируешь.
Она и отреагировала — подала заявление на алименты.
Обижалась на него три года. Может быть, и правда не нужно было в позу вставать. Жалеет ли — не знает. Жили бы вдвоем — может, он не стал бы вице-президентом, а она кандидатом наук. И потом, у нее вообще с мужчинами не складывается.
Второго своего мужа — Золотухина — она выгнала, когда увидела, что он Димке тычки дает. От этого брака остался сын Костя и мужнина фамилия.
Вообще-то она считает себя сильным человеком, а мужики сильных женщин, как правило, не любят. Она вся в детях и в работе. С Руцким у них сейчас хорошие отношения. Когда он приезжал в Барнаул, всегда к ним заходил. Свита, телохранители.
— Саша, с тобой даже поругаться без свидетелей нельзя, — сказала она как-то ему.
Хотя теперь-то чего ругаться, это она так.
С Сашей они снова начали общаться благодаря Диме. В восемьдесят восьмом году его отец приехал к Диме в училище — на принятие присяги. У Димы до присяги отца не было — он в школе на расспросы отвечал:
— У меня есть дед.
Да и потом… Когда Дима поступил в училище, алименты перестали приходить. А она хотела к выпуску сына хоть что-то на книжке скопить. Руцкой как-то звонит, и она спрашивает:
— Саш, почему деньги не присылаешь?
— А я не обязан по положению. Он поступил в летное училище, теперь находится на полном обеспечении…
А вот когда их папа стал продвигаться наверх, то ли что-то внутри у него пробудилось, или рейтинг надо было поднимать. Он стал одевать Диму, деньги давать…
У
— Что это у него с почками? Может, избили?
— Может, и избили. Только он вам не скажет, — ответил врач.
Действительно, тогда Дима ничего не сказал. А потом обмолвился. Когда Руцкому рассказывала, что Диму в училище бьют, он отмахивался, злился. Считал, что она все придумывала, лишь бы сына из армии вытащить.
— Ты, — говорил, — армию позоришь!
Потом поверил.
После училища Дима поступил в Медицинскую академию в Москве. Руцкой его к себе в семью забрал. А ей страшно… Вдруг его там украдут, выстрелят из-за угла, чтобы насолить старшему?
Политические игры — это ведь такое нехорошее дело. Хотя, если честно, к политику Руцкому она не может относиться серьезно. Что нравится — так это Сашино умение резать правду-матку в глаза. А его, по ее мнению, из-за этого подставляют. Например, на сельское хозяйство бросили…
— Вы знаете, это такая романтическая история, она, наверное, известна всему свету. Она началась, пожалуй, в 1959 году. У меня тогда была своя семья, у него тоже. Шел декабрь. Он, военнослужащий, приезжал в Алма-Ату к дяде в отпуск. А я ехала отдыхать по путевке. И вот в вагоне поезда Алма-Ата — Москва мы и познакомились. В коридоре, у поездного радио. Поговорили и… расстались…
Прошло шестнадцать с лишним лет. Та случайная встреча давно забылась. И вот однажды на работе ей говорят:
— К тебе военный…
Она немного испугалась — у нее сын только что окончил военное училище. Подумала: «Не случилось ли чего? Может, набедокурил?»
Выходит, видит: стоит он, Язов.
— Здравствуй, Эмма Евгеньевна, — говорит. — Я приехал.
Она сначала не узнала его, а потом удивленно так спрашивает:
— Дима, это ты?
Они были молоды и разговаривали на «ты».
Он спрашивает:
— Когда ты заканчиваешь смену?
Отвечала сама не своя.
После работы он подъехал. Позвала его к себе:
— Ты ведь, наверное, голодный?
Разговорились. Оказывается, тогда в вагоне он запомнил ее адрес. Пришел. Соседи сказали, что она здесь уже давно не живет, но где работает, они знали. А он уже знал, что она живет одна, разошлась. Он тоже остался один.
— Я, — сказал, — тебя все эти годы помнил.
И вот уже двадцать лет вместе.
О его прошлом она знает мало. Их было одиннадцать детей в семье. Ушел из дому в телогрейке, воевал на Ленинградском фронте. А 28 ноября 1991 года исполнилось пятьдесят лет его военной службы. Был ранен, контужен. И… писал стихи еще с военной поры. Стихи прекрасные, хотя он их нигде не издавал. В основном лирика. Очень многие посвящает ей. А потому они не для печати.