Выстоять. Буря над Тереком
Шрифт:
— Не совсем, но почти. Я того шайтана, что два месяца назад под Ведено бойню учинил, взял.
— Да ладно?! — Ильяс-хаджи снова стал серьезен. — Ай да Али-аскер, ай да красавчик! Слушай, а можно я на него хоть гляну? Будет что друзьям рассказать.
— Да смотрите, уважаемый, разве жалко, вон он, в кузове валяется. Только потом снова мешок этому шакалу на голову наденьте, незачем ему лица моих парней видеть.
Скрипит откидываемый борт, а потом сильная рука приподнимает меня за шиворот. Я послушно сажусь, опершись спиной на лавку. Та же рука сдергивает с моей головы мешок. Я сначала щурюсь и промаргиваюсь от яркого света, а потом… Твою ж ты мать! Быть того не может!!! Ошибся? Нет, по совершенно ошарашенному и сбитому с толку виду старика понимаю, что не ошибся. М-да, а не так уж ты изменился за эти тридцать лет: ярко-зеленые глаза все те же, и характерный, зигзагообразный шрам на правой щеке и скуле на прежнем месте. Вот бородищу отрастил аж до пупа, причем она уже давно не рыжая, а седая…
— Ну, здравствуй, Эли. [45]
— Миша? — изумленным шепотом отвечает он. — Ты? Но как такое возможно?
— Машалла, [46] — коротко бросаю я в ответ.
— Что там у вас, уважаемый? — слышен снаружи голос моего сторожа Сергея.
— Да ничего, — уверенным голосом отвечает Ильяс и, окинув взглядом мою покрытую засохшей кровью физиономию и потрескавшиеся губы, добавляет: — Этот гяур, сын шакала, пить просит.
45
Эли — сокращение от имени Ильяс.
46
Машалла ( араб.) — на русский можно перевести как «На все воля Аллаха».
— Не обращайте внимания, Ильяс-хаджи, у меня тоже просил. Перетопчется!
— Ну, значит, перетопчется, — безразлично отвечает он, нахлобучивая мне на голову мешок, но, прежде чем выбраться из кузова, молча, ободряюще тыкает меня кулаком в плечо.
Командировка 2008 года была поначалу, можно сказать, спокойной. Ну, разумеется, по сравнению с другими командировками на Северный Кавказ. Занесло нас тогда на самый юг Чечни, практически на границу Грузии, до которой было всего двенадцать километров, в селение Шарой. Два десятка домиков, райотдел местной милиции да руины тейповой башни, обозначенные только на армейских крупномасштабных картах, на которых даже отдельно стоящие сараи и крупные камни обозначают. Одним словом — глухомань. И задачи соответственные: никаких тебе адресных проверок, никаких штурмовых операций. А вместо них — два блокпоста на горных дорогах, мимо которых если две-три машины в сутки проедет — уже событие, временная комендатура в соседнем поселочке Химой, что размерами был еще меньше Шароя. И, собственно, наша база, которую надо было охранять, и в периметре которой всегда нужно было что-то строить, копать и таскать. Тоска! На блокпосты с базы народ просто сбегал: там хоть какое-то разнообразие и не нужно с утра до вечера изображать бойца стройбата. Службу несли совместно с местными милиционерами. Поначалу, конечно, относились к ним настороженно. Что за люди — непонятно, внешность вполне бандитская: одеты кто во что, все бородатые… Словом, зеленую повязку-шахидку на голову — и вылитые боевики. Но довольно скоро отношения наладились. Как ни крути, что такое среднестатистический блокпост в горах? Это приземистый каменный сарай да шлагбаум. И неделя времени, которое придется провести бок о бок. Конечно, через неделю тебя сменят, и ты вернешься на базу, но пройдет еще неделя, и тебе снова придется возвращаться на тот же блокпост. К тем же чеченским милиционерам. В такой обстановке вариантов только два: или подружиться, или ночью друг другу глотки перерезать. И нам, и чеченским милиционерам первый вариант показался более подходящим.
Как-то так вышло, что ближе всех я сошелся с Ильясом Байсаровым. Молодой, почти на восемь лет моложе меня, и очень неглупый парень, отличный рассказчик и балагур, он уже успел повоевать в отряде своего знаменитого родственника Мовлади, [47] где получил весьма серьезный боевой опыт и оставленный осколком гранаты шрам зигзагом во всю щеку. После того как Мовлади был убит, а «Горец» расформирован, Ильяс вернулся в родное село Дай и устроился на службу в Шаройский райотдел милиции. А еще этот парень был очень религиозен. Причем не напоказ, а искренне: пять раз в день совершал намаз, читал Коран. Собственно, с этого наше общение и началось. Однажды, когда мы вместе стояли на посту, я спросил его, каково ему, мусульманину, воевать со своими братьями по вере. Тот, как мне кажется, сначала просто хотел меня послать куда подальше, но потом понял, что я и не думаю его подкалывать, что мне действительно интересно. Тогда он объяснил, что боевики-ваххабиты — вообще не мусульмане.
47
Мовлади Байсаров — полковник ФСБ, командир спецподразделения «Горец». После убийства Ахмата Кадырова и ссоры с Рамзаном Кадыровым убит при малопонятных обстоятельствах в Москве в 2006 году. «Горец» был расформирован за три дня до гибели его командира.
— Понимаешь, Миша, — говорил он мне. — Ваххабизм — это не часть Ислама, это тоталитарная секта, из него выросшая, уродливый и болезнетворный нарост на его теле. Но появился он очень давно, и у него, к сожалению, много последователей. У вас же тоже много разных сект?
— Ну, да, — соглашался я. — Всякие «Белые братства», «Свидетели Иеговы», Мун этот корейский… Хватает мракобесов.
— Вот. Только вы к ним слишком терпимо относитесь. А у нас все жестко: тот, кто искажает смысл написанного в Коране, тот глумится над словами Пророка. А это оскорбление для всех истинно верующих. И тот, кто это делает, — для нас худший из врагов. Еще когда ваххабиты только появились, о них говорили: «Лучше
48
Кафир — неверный.
49
Мунафик — изменник, предатель веры.
Вот так, можно сказать, из-за одного заданного вопроса и начались наши долгие с ним разговоры. Мне действительно было интересно слушать об Исламе, обычаях чеченцев, об их традициях и истории, да и в разговорном чеченском потренироваться тоже было нелишним. А Эли был отличным рассказчиком и терпеливым учителем. Четыре месяца — срок небольшой, но при желании за это время можно выучить и запомнить очень много. А у меня это желание было. Однажды я спросил у Ильяса:
— Эли, слушай, а тебе как мусульманину не возбраняется мне, христианину, все это рассказывать?
— Нет, Миша, наоборот, это Джихад.
— В каком смысле? — не понял я.
— Понимаешь, у слова Джихад на самом деле очень много значений. И то, к которому так привыкли вы, «война против неверных», одно из последних. А вообще это слово означает — дело, угодное Аллаху. Посадить дерево — Джихад, помочь находящемуся в беде — Джихад, рассказать иноверцу о своей религии — Джихад. А вдруг ему понравится, и он сам примет Ислам? И получается, что к этому весьма угодному Аллаху делу подтолкнул его именно твой рассказ.
— Нет, Эли, не обижайся, но я вряд ли перейду в твою религию.
В ответ он только внимательно посмотрел на меня и ответил одним-единственным словом:
— Иншалла… [50]
А еще через месяц на нас напали. Вообще, если честно, наш блокпост «Кирийский мост» был той еще задницей! Узенький мостик через бурный Шаро-Аргун, по которому нормально могли проехать только легковушки, «Урал» мог протиснуться с трудом и только при наличии за баранкой опытного водителя, а БТР, колея которого на семьдесят сантиметров шире, чем у «Урала», не входил, в принципе, располагался в узком и глубоком ущелье. Оно было больше всего похоже на коридор: метров шестьдесят-семьдесят шириной, не больше, с обрывистыми каменными склонами, на которые можно было забраться только с альпинистским снаряжением и которые уходили вверх метров на двести пятьдесят — триста. А посреди всей этой «красоты» четыре сосновых сруба, обложенных диким камнем. Три маленьких, примерно два на два метра — огневые точки, и один побольше, примерно три на восемь — жилое помещение. И «стратегически важный» мост. И шлагбаум. Вот и вся диспозиция, больше похожая на тир, в котором «почетная» роль мишеней отводилась нам. А еще там была просто омерзительная связь. То есть радиостанция в жилом помещении еще более-менее работала, а вот мобильные телефоны стабильно показывали отсутствие сети и «оживали» в одном единственном месте — точно в средине моста.
50
Иншалла ( араб.) — на русский можно перевести как: «Если на то будет воля Аллаха».
Одним словом, когда туманным и пасмурным вечером второго июля начался обстрел, Ильяс пытался дозвониться до своей девушки. Стоящий на открытом месте, да еще и подсвеченный своим мобильным, он был почти идеальной ростовой мишенью, и был бы снайпер у боевиков чуть толковее, это стоило бы Эли жизни. Хотя и то, что получилось, ничего хорошего ему не обещало: пуля попало точно в левое колено, и теперь он лежал, скрючившись от боли, а вокруг, словно капли по воде во время ливня, били пули. Думать было просто некогда. Заорав: «Прикрывайте!», я бросился из-под навеса жилого домика к мосту. Наши, и русские, и чеченцы, открыли ураганный огонь по вершинам скальных стен. Из такого положения, снизу вверх, да еще и не видя толком противника, попасть в кого-то — почти нереально. Но можно попытаться надавить врагу на психику, чтобы он, услышав визжащие над ухом пули, перестал стрелять и спрятался за укрытием. А большего мне и не нужно было. Согнувшись в три погибели, я на бегу ухватил Ильяса за эвакуационную стропу на спине «разгрузки» и, волоча его за собой, сиганул с моста, благо до воды было меньше двух метров. Вот там, в ледяной воде Шаро-Аргуна, мы и просидели почти полчаса, пока не закончился бой и не примчались на выручку две «Нивы» из местного райотдела под прикрытием БТР и бронированного «Урала» с нашей базы в Шарое.
Ильяса отправили сначала в Грозный, а оттуда — в Москву, в Главный клинический госпиталь МВД. Через месяц он мне позвонил на мобильный, рассказал, что ногу ему вытянули, сделав какой-то сложный протез коленного сустава.
— Знаешь, Миша, что мне врачи сказали? — спросил он у меня во время разговора. — Что если бы не тот жгут, что ты мне под мостом на ногу наложил, то меня бы живым до Грозного не довезли. Так что я тебе дважды жизнью обязан: первый раз за то, что с моста в реку меня стащил, а второй — за то, что первую помощь грамотно оказал.