Выстрел (сборник)
Шрифт:
Каждый такой день до самого вечера был наполнен для них счастьем. Они понимали и любили друг друга, хотя в те короткие минуты, когда молодые люди оставались одни, оба отчаянно скрывали друг от друга свои чувства. Страсть сквозила в их взглядах и нерешительных улыбках. Ни он, ни она не боролись с собой. Это была страсть бешеная, разгоревшаяся с силой пожара.
Однажды они остались одни в гостиной. Гонсолен, Сюзанна и генерал пошли в сад. Сюзанна с крыльца крикнула брату:
— Ты придешь к нам, Франсуа? Я жду тебя, чтобы сделать букет.
Мадлен
— Вы слышите? Вас зовут.
В комнате царил полумрак. Большие карие глаза Мадлен, обращенные к молодому человеку, сверкали, точно два бриллианта. Внезапный порыв привлек влюбленных друг к другу. Они обнялись, и девушка произнесла со страстью в голосе:
— Вы всегда будете меня любить?
— До самой смерти.
— Вы обдумали свое решение?
— Нет.
— Мы будем несчастны, мы будем страдать в разлуке. Может быть, лучше было бы для вас… еще есть время… если бы вы уехали…
— Молчите!
— Стало быть, решено! Вы этого хотите?
— Хочу.
— И это будет на всю жизнь?
— На всю жизнь.
Они держались за руки, сердца их бились, в глазах плясало пламя.
— Послушайте, мы будем осторожны, — сказала Мадлен. — Наше счастье и спокойствие зависят от этого. Если я лишусь вас, я умру. Однако мы должны видеться. Нам надо договориться о времени наших свиданий и способах переписки. Приходите сегодня в час ночи к оранжерее. Я буду ждать вас там.
Эти слова были произнесены тихим голосом, как будто девушка не могла до конца решить, готова ли она на столь решительный поступок.
— Сегодня ночью, в час, — повторил Франсуа, очень взволнованный.
В эту минуту Сюзанна снова закричала:
— Ну, Франсуа, что же ты?
Сюзанна побежала в сторону дома, чтобы поторопить Франсуа.
— А вот и моя сестра, — сказал Франсуа, — расстанемся.
Он вышел, а Мадлен, ослабевшая от накала страстей, опустилась в кресло, бледная и дрожащая.
Настала ночь. Дождь принудил Горме и Гонсолена остаться в гостиной. Они играли до десяти часов, Сюзанна и Мадлен развлекались музыкой, Франсуа, сидя возле окна, разрезал страницы журналов, по-видимому, поглощенный чтением. При этом он украдкой следил за движениями госпожи Гонсолен, встречая в зеркале ее страстные взгляды. Вскоре гости разошлись. Дождь продолжал лить. Через несколько минут огни в доме погасли. Но вот на часах церкви в Бушу пробило одиннадцать, потом полночь, потом час. Окно, убранное со стороны сада цветами и ползучими растениями, бесшумно отворилось. Мадлен высунула голову, прислушалась, удостоверилась, что никто не ходит по саду, потом закуталась в широкий плащ, скрывавший изящество ее стана, и пошла по аллее, в конце которой находилась оранжерея.
Ночь была темной. По небу неслись тучи, луна, которую они закрывали, окаймляла молочной белизной их рваные края. В воздухе стояла свежесть, гроза кончилась. Цветы издавали благоухание, на тропинке под ногами молодой женщины
Возле оранжереи ее уже ждал Франсуа. Увидев Мадлен, он пошел ей навстречу. Женщина упала в его объятия, вся трепеща, и он на руках унес ее в оранжерею. Она прижалась к его сердцу, как испуганная птичка, у которой еще нет крыльев и которая, выпав из гнезда, укрывается как умеет. Глубокая темнота, окружавшая их, вернула мужество Мадлен, и она сказала почти без трепета:
— Видишь, я пришла, я не побоялась. Я люблю тебя. К чему сопротивляться? Это значило бы замедлять мое падение. Я не спасалась. Я чувствую себя побежденной. Ответь мне, любишь ли ты меня?
Франсуа покрыл ее руки и волосы горячими поцелуями, в которых были и лихорадочная увлеченность, и жгучее счастье. Он произнес ей на ухо безумно нежные слова. Положив голову на плечо молодого человека, она слушала, томно опустив веки, пожимая ему руки, прерывая его иногда быстрым поцелуем, который она запечатлевала на его устах как награду. С тех пор как молодые люди полюбили друг друга, они еще не пользовались такой свободой, не могли доверить друг другу свои опасения, свои мечты, свои надежды.
— Мы будем теперь счастливы, — говорила Мадлен, — но нам необходимо принимать ежедневные, ежечасные предосторожности, если мы не хотим лишиться этого бесконечного блаженства — взаимной страсти… Я сумею быть равнодушной к вам, смогу демонстрировать вежливую холодность, всегда буду сохранять ровное расположение духа, старательно следить за своим лицом и глазами — словом, во всей моей наружности, несмотря на слабость моих нервов, не будет ничего, что выдаст нашу тайну. Я сделаю так, что никто не сможет догадаться о той страсти, которая влечет меня к вам. Но вы, Франсуа, сможете ли вы так искусно притворяться? Не измените ли себе? Захотите ли ежеминутно приспосабливаться к новой роли? Хватит ли у вас на это сил и сдержите ли вы при Гонсолене, при тех, кому будет интересно узнать о наших отношениях, свое нетерпение в любви?
Мадлен была готова на все притворства, на всякую ложь, на все страдания, потому что она любила, и эта любовь была единственной в ее жизни. Она готова была дойти даже до бесславия, до стыда, чтобы сохранить ее, но могла ли она ручаться за Франсуа? Не наскучит ли ему это чувство? Сила ее любви к нему поглотит все, заключит в себе все ее мечты, все честолюбие, всю ее душу. Но не пугает ли его то, что у него не будет других желаний, других мыслей, другой жизни, кроме тех, что связаны с фантазиями женщины? Он окажется в неволе. Не возмутится ли он и не вздумает ли разорвать свои цепи?