Выстрел в прошлое
Шрифт:
«Мог, — сказала себе Надежда, подумав. — Он очень жалел Элю и ту малышку, от которой собиралась отказываться Натэлла».
Такие вещи должны делаться официально, это верно, но все же, так можно было избежать многих сложностей. Эля его уговорила. Очевидно, когда ее дочка умерла, она пришла в такое отчаяние, что врач опасался за ее рассудок. Вот и пошел на преступление. Отделение у них было маленькое, никто и не узнал.
«Стоп, Надежда, опять тебя заносит!»
Ведь за детьми-то смотрит сестра, а не врач. Сестра-то обязательно бы заметила, когда ребенка подменили. И если доктор действовал из гуманных соображений, ни во что другое Надежда не поверит, то шуструю сестричку Клавочку можно было уговорить только иным
Надежда вздохнула. Как бы ей пригодился сейчас ее знакомый частный сыщик, как он сейчас называется — Анатолий Иванович? Он помог бы ей гипнозом. При мысли о гипнотизере Надежда ощутила какое-то непонятное чувство. Ей казалось, что чьи-то сильные руки мягко, но настойчиво подталкивают ее куда-то. Она откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.
И вот уже опять она идет по длинному больничному коридору, опять ей двадцать два года, и опять нужно на детское отделение. Туда посторонних не пускают, но Надежде обязательно нужно поговорить с детской сестрой. Врачи отказались ее выписать раньше времени, муж уезжал в командировку, и ему обещали показать дочку. Надежда тихонько открыла дверь. Дальше был узенький коридорчик, с одной стороны отгороженный стеклянной стеной. Там рядами стояли маленькие детские кроватки. Было очень тихо — малыши спали. В конце коридорчика находилась сестринская — маленькая комнатка, где сестры переодевались и пили чай. Надежда заглянула туда и, никого не увидев, прошла за шкаф, которым комнатка была перегорожена на две неравные половины.
Сестричка Клава сидела за столом и внимательно себя рассматривала в зеркало. Услышав шаги, она мгновенно вынула шпильки из высоко заколотых волос. При повороте ее головы из зеркала Надежде в лицо блеснул солнечный зайчик. Клава рявкнула сердито, что посторонним тут не положено и чтобы Надежда подождала в коридоре. Потом Надежда отвлеклась разговорами о ребенке и все забыла. Но теперь…
Золото и драгоценности в роддоме носить не полагалось. Сестра в приемном покое сразу же предупреждала, чтобы отдали часы и кольца мужьям. Но Эле Новицкой стало плохо в трамвае, и ее привезли в роддом на «скорой». Часов у нее не было, но обручальное кольцо и бриллиантовые серьги были при ней в палате. Старшая сестра отказалась взять их и запереть в сейф, ключ от которого мог взять кто угодно, он висел в ординаторской на гвоздике:
— Еще пропадет, а я потом отвечай!
Так Эля и ходила в серьгах. Бриллиантики были маленькие, но чистой воды и поразительно блестели. А потом серьги исчезли, Эля сказала, что отдала их мужу.
— А кольцо почему не отдала? — спросила неугомонная Люба.
— Не снимается, — коротко ответила Эля.
А на следующий день Надежда заметила в зеркале тот странный блик. Господи, ведь все лежало на поверхности! Будь она тогда хоть капельку сообразительнее и не так увлечена своим материнством, она бы сумела узнать правду. А с другой стороны, зачем ей было тогда знать, что Эля уговорила доктора подменить ребенка и подарила Клаве свои бриллиантовые серьги, чтобы та сохранила тайну? Клавдия, как всякая женщина на ее месте, не удержалась, чтобы не примерить серьги сразу же, в этот момент Надежда ее и застала. Теперь все встало на свои места. Но как это поможет раскрыть тайну?
Натэлла каким-то образом узнала, что ее дочь жива и принялась мстить? Но почему им? Они-то тут при чем? Ну, допустим, Клава причастна, это понятно, она знала, что ребенок Эле не родной… Вот, вот, это самое! Убийца думает, что они все могли знать, что ребенок у Эли не родной! Или то, что у Натэллы в свое время был ребенок, и что он не умер. Если бы Эля была жива, подозрения пали б на Элю, можно было бы посчитать, что это она устраняет свидетелей. Но Эля умерла два года назад. И к Натэлле идти не с чем. Кроме сомнительных умозаключений у Надежды за душой ничего нет.
— Надя, очнись! Приехали уже! — Это Вера трясла
На вокзале они наскоро простились и поехали по домам, волнуясь, что их там ждет.
Вера нажала кнопку звонка у парадной. Дверь открылась, и охранник против обыкновения не кивнул ей молча, а сделал шаг навстречу. Но прежде чем он открыл рот, Вера уже услыхала из дежурки лай Мака. Открылась дверь, и Мак вылетел ей навстречу. Он положил лапы ей на пальто и заскулил как щенок.
— Что случилось? Тише, Маклай, тише. Я уже здесь, все в порядке.
Однако выяснилось, что все далеко не в порядке. Охранник сообщил Вере, что вчера во второй половине дня после ее отъезда пес жутко выл. Не знали что делать, дверь на звонки никто не открывал. К вечеру пришла ее дочь и обнаружила отца лежащим в коридоре без сознания. Врачи установили обширный инфаркт, и сейчас он лежит во 2-й Городской больнице в реанимации. А собака боится одна в квартире оставаться, очень скулит, вот он и взял ее пока и гулять вывел ненадолго. Вера заметалась было, хотела оставить Мака и ехать в больницу, но охранник сказал, что звонила Ирина и сказала, что к отцу все равно никого не пускают, и что если она, Вера, вернется, то чтобы ехала в больницу утром поговорить с врачом.
Наутро Вера спозаранку уже стояла у дверей реанимационной палаты 2-й Городской больницы. Врачей пока не было, и она быстро сумела договориться с сестрами, чтобы ее пустили ненадолго в реанимацию только взглянуть. Муж лежал на спине, закрыв глаза. Лицо его было бледно, с каким-то желтоватым отливом. Нос заострился и казался удивительно длинным. Странно, раньше она никогда не замечала, что у него длинный нос. О чем она думает в такую минуту, одернула себя Вера, ведь он умирает. Она вспомнила, как тридцать лет назад она вот так же вошла в палату, где лежала бабушка. Бабушка была очень бодрым человеком, болела редко, никогда не жаловалась. Она слегла за месяц до смерти. Вера помнит, как она вошла тогда в палату и вдруг увидела, что бабушка сегодня умрет. Правду говорят, печать смерти. Бабушка лежала, глядя в потолок невидящими глазами, и действительно, к ночи умерла.
— Витя! — шепотом позвала Вера. — Ты меня слышишь?
Он открыл глаза, но в них ничего не отразилось.
— Пожалуйста, выйдите, — вбежала сестричка, — мне от врача попадет!
Вера вышла и прислонилась к подоконнику в конце коридора, ноги ее не держали.
«Он умирает! — стучало у нее в мозгу. — Он умрет, и я ничего не смогу сделать, никогда не смогу ему объяснить, что тогда, в ту нашу последнюю встречу, я была не в себе, что я вовсе не желала ему смерти».
Что с ней случилось? Как она смогла его бросить в таком состоянии? Почему она не разглядела, что он смертельно болен? И ведь она видела, что ему плохо, видела, но в слепом гневе отогнала от себя эту мысль, и ее муж, с которым они прожили без малого тридцать лет, отец ее детей, валялся при смерти в коридоре на полу, пока не пришла Ирина. А если бы она вообще не пришла? И это не важно, что он обидел ее, обидел навсегда, незаслуженно. Ведь она, Вера, и постороннего человека не оставила бы в таком состоянии, ведь мимо бездомной собаки бы не прошла! Ведь речь сейчас не о нем, он умирает, а что случилось с ней, с Верой, как же она могла…
Вера провела там на подоконнике несколько часов, самых ужасных в ее жизни. Наконец к ней подошел врач и сказал, что он, конечно, ничего определенного сказать не может, что один инфаркт ее муж пережил, а второй может последовать и через двадцать лет, и через пять, и, не дай Бог, завтра. Поэтому берегите силы, сказал врач, они вам скоро очень понадобятся, когда мы переведем его из реанимации в палату. Доктор посмотрел на нее повнимательнее и добавил:
— Я так понимаю, вы женщина обеспеченная и, конечно, оплатите отдельную палату для вашего мужа.