Вьюга
Шрифт:
Карточный домик разрушился. Каким ребенком она была!
Но теперь она знала, что была неправа, утверждая, что ее любовь должна быть бескомпромиссной. Она почувствовала, что стремление отдать все, не жалея себя, заложено в ней с самого детства. Раньше она не могла и предполагать этого! Нечто очень сильное, первородное, охватило все ее тело. С ужасающей убежденностью поняла она, что то, что она до сих пор называла любовью, оказалось только ее неполноценным преддверием. Только сейчас ее любовь стала всепоглощающей. Овладела всем ее существом.
Это
Виллему так поступить не могла, не разрываясь между своей любовью и уважением к своему дому и родителям. Однако ее чувство к Эльдару могло повлиять на нее так, что она была бы готова отдать ему все. Может, после этого она будет плакать кровавыми слезами. Страдая за отца, за мать, за всех тех прекрасных людей, которые остались дома.
Это захватывающее, волнующее любовное приключение с Эльдаром из Свартскугена больше не было для нее приятным. Не могла она чувствовать и взаимосвязи или понимания между ними в трудном задании, не могла больше радоваться, глядя на его прекрасное тело и лицо. Ибо с настоящего момента не хотела довольствоваться одним лишь этим.
«Боже! Добрый Боже! Я хочу, чтобы вновь вернулось ко мне детство!»
Она очнулась от его голоса:
– Тот, кого ты называешь помощником… Сювер, знаешь… Он родной сын хозяина Тубренна.
Она заставила свой голос звучать нормально.
– Сын? – прошептала она изумленно. – Этого я не знала.
– Но это так. Я слышал, как один из работников упомянул об этом в разговоре.
– Сам он говорит так мало, я даже не слышала, чтобы он разговаривал со своими родителями. А другие дети у этой пары есть?
– Да… У них есть дочь. Она замужем и живет в соседнем поместье. И кроме того, у них, кажется, есть одна дочь и сын, но о них никто и ничего не говорит.
– Почему?
– Не знаю.
Он быстро поднялся сам и поднял ее. Его сильная рука, обнявшая ее, стала для нее новым ударом. «Все сейчас по-новому между нами, но все не так прекрасно и удивительно, как раньше. Волнующе и сейчас, но это волнение страшное, неприятное, вызывающее трепетный страх во всем теле».
– Не пора ли по домам? – спросил он сухо. – Ты для улицы слишком легко одета. Постарайся, чтоб тебя никто не увидел.
Он, во всяком случае, оказался предусмотрительным. Она была благодарна ему за это.
– Когда пойдем в подвал? – поинтересовалась Виллему, словно не хотела порывать единственную нить, связывающую ее с привычной жизнью.
– Во всяком случае, не сегодня. Сначала я должен переговорить с нашим связным, точильщиком. После этого я буду знать больше.
И в этот момент он, поглощенный темнотой, исчез. Виллему стояла и смотрела ему вслед, растерянная, лишенная надежды, и чувствовала, что не может снова встретиться с настоящей жизнью поместья, которую
Она продолжала работать в доме. Старуха Берит морально не могла поддержать ее, смертельно боясь всего. Она ни разу не улыбнулась Виллему, наверно, от страха, что ее благодетельница хозяйка вдруг увидит это. К тому же она была глуха. Виллему казалось, что она живет в пустоте: не с кем было поговорить, не с кем посоветоваться. К обязанностям, которые ей поручали, например, скоблить стол или выносить ночные горшки хозяев, ей никогда не привыкнуть.
Работу Виллему ненавидела. «Боже мой, – думала она. – Какой же я со временем буду хозяйкой? Бедный муж, если он будет, хотя сомневаюсь, что выйду замуж. Детей у меня не будет. Я не передам в будущее злое наследство. И Эльдар… Во-первых, он не хочет обладать мной, во-вторых, и я не знаю, хочу ли его. Интимные отношения между мужчиной и женщиной отвратительны. Думать о них страшно… Но одновременно соблазнительно».
Зло швыряла она на стол медную посуду и тарелки; иногда случайно, а иногда и нет. «Жизнь становится все непонятнее, чем больше я пытаюсь ее понять», – угрюмо думала она.
Встречи с Эльдаром под деревом были единственным ежедневным светлым моментом, по крайней мере, в это время она могла поговорить. Но потом они вдруг стали не такими уж и легкими: появившееся у нее новое ощущение его близости, его гипнотизирующей притягательной силы и мысль о возможных последствиях их отношений, сдерживали ее. Она не знала, о чем он догадывается, что понимает, но иногда ей казалось, что его глаза стали новыми и даже устрашающими. И тогда она опускала долу свой взгляд и лихорадочно начинала болтать о разных пустяках.
Однажды она заявила:
– Эльдар, если правда, что они содержат рабов, то я думаю, женщины, находящиеся среди этих бедняг, работают по ночам на кухне, а мужчины в конюшнях и на скотных дворах… Почему же мы с тобой живем довольно свободно? Четверо работников поместья и служанки явно на стороне хозяев, а старая Берит абсолютно безопасна. А мы? Ты и я? Как они это допускают?
– Во-первых, я уже говорил: мы с тобой любим датчан, родители у нас датчане. А во-вторых, кто-то днем должен у них работать в доме и вне дома. Они же не могут нанять людей из ближайшей округи, так что мы с тобой для них стали манной небесной. И дело совсем не в том, что мы можем работать; они должны иметь кого-то, чтобы показывать соседям. А когда нас ставят в один ряд с другими слугами, рано встающими днем, мы, особенно – ты, даже выигрываем.
– Ты тоже, – быстро и небрежно ответила она комплиментом. Он лишь криво усмехнулся.
– Нам еще многое предстоит сделать, Виллему. – сказал он, пытаясь, как всегда, направить ее мысли в русло, которое он считал единственно правильным. – Ты обратила внимание, что мы теряем все черты, характерные для норвежца? Тебе не кажется, что датский язык становится для нас родным?
– Да. А разве это не так?
– Не так? Подумай!
Виллему задумалась.