Вывих времени
Шрифт:
Пьер бережно взял её рукой, прижав к груди. По какому-то наитию, он, продолжая прижимать к себе Ониону, поднялся над газоном парка и стремительно понёсся в неведомом ему направлении, следуя зову, доносящемуся из-за порога сознания, наблюдая, как под ним стремительно проносятся огни ночной Элен. Неожиданно он остановился над одним из них и стал спускаться на крышу довольно большого здания, сквозь которую он проскользнул без всяких препятствий, оказавшись в просторном, полуосвещённом зале, заполненном большой группой молодых людей обоего пола.
Все они были облачены в одни лишь белые рубахи и сидели на корточках полукругом вокруг
Усиливаемый мощными динамиками голос Топана сотрясал залу раскатистым громом.
– Наша истина просто, как сама жизнь. Все усложнения и умствования лишь наводят на неё туман. Туман, иссушающий душу и тело. Туман, мутящий чувство любви.
Долой все знания! Пусть будут они уделом роботов и компьютеров, которые накормят, напоят и согреют нас. Зачем нам учение? Зачем напрасно истощать свой мозг? Долой все науки, школы и университеты! Долой!
– Долой, - несколько раз хором повторили присутствующие.
– Весь мир создан любовью, состоит из любви и живёт любовью. Возлюби брата и сестру свою, возлюби просто и без лукавства. Возлюби!
– Возлюби!
– вторил ему зал.
В этот момент Пьер заметил, будто у него открылось зрение на радиоволны, а точнее это были целенаправленные вибрации мыслей, причём чётко оформленных словами. Пучок этих мыслеформ стремительно нёсся откуда-то издалека, будучи нацелен на затылок Топана, усиливаясь в его мозгу, ритмичными пульсациями насыщал весь зал.
– Любовь! Любовь! Любовь!
– гремел по залу Топан.
– Любовь! Любовь!
– вторили ему присутствующие.
– В настоящей любви сливаются вместе душа и тело!
– истошно выкрикнул Топан.
– Душа и тело!
– многоголосое эхо прокатилось по залу.
– Любви не по пути с эгоизмом, - продолжал Топан.
– Уединённая любовь двух - разве это не безнадёжная спазма тщетно пытающихся преодолеть свой эгоизм любовников? Настоящая любовь не знает границ! Она захватывает всякого, кто способен отвечать на её Зов! А кто не способен? Какое нам дело до них! Они обречены на вымирание. Старшие поколения вымрут именно так. На смену им придём мы и установим на планете царство Любви. Царство Любви!
– Царство Любви!
– орал ликующий зал.
– Нас не остановить! Мы не нарушаем закон. Мы никого не насилуем. Любовь свободна. И каждый, кто молод и не испорчен вконец воспитанием стариков, не сможет устоять перед нашей Верой. Самый сильный аргумент который - сама Природа! Природа Любви! Но когда нас станет слишком много, старики увидят в нас, в нашей Вере, в нашей Любви опасность для своего дряхлеющего мира. Несмотря ни на что, мы выстоим!
– Выстоим!
– дружно выдохнул зал.
– Выстоим, несмотря на любые мучения. Боль, освящённая любовью, способна приносить лишь радость - с этими словами Топан с таким остервенением укусил руку, в которой держал цветок, что на ней показались капли крови.
Вслед за ним, с не меньшим остервенением, каждый из собравшихся прокусил свою руку.
– Смотрите!
– прокричал Топан.
– Вот красный цвет жизни и любви. Сравните его с самым лучшим цветком, который сорван в самом лучшем саду старого, дряхлеющего мира. Разве может бледная,
– судорожно начиная хрипеть, повторяя эти слова всё тише и тише, Топан начал трястись мелкой дрожью, которая вдруг перешла, в ритмичное топанье ногами. Молодые сектанты копировали каждое движение Топана, как и он нашёптывая: "Час Любви! Час Любви!".
Неожиданно Топан завыл так громко, что, казалось, в один микрофон вливается вопль тысяч быков. В следующий момент ударила оглушительная, больно режущая непривычный слух музыка.
Собравшиеся вокруг Топана резкими движениями стали разрывать свои рубахи, которые спадали под их топающие, трясущиеся ноги. Он сам высоко поднял цветок и неистово выкрикнул в микрофон: "Вот так будет сметен всепобеждающей Любовью сначала символ старого, дряхлого мира, а потом и он сам!
Произнося эти слова, Топан бросил цветок под ноги извивающихся, сплетающихся в клубки, клокочущих обнажённых тел.
Пьер, наблюдавший эту дикую для него сцену, не замечаемый собравшимися, внутреннее зрение которых было так далеко от раскрытия, молнией бросился к цветку и, поймав его на лету, вылетел из этого, ставшего для него невыносимо удушливым зала. Вслед за ним, беззвучно трепыхая крылами, неслась Ониона.
Вскоре они были уже в парке Дэя, и Пьер, опустившись на колени, пытался приставить оторванный цветок к стеблю, нежно поглаживая его руками. И тут произошло чудо! Стебель сросся. Из маленького ротика Онионы вырвался крик радости. Подлетев к щеке Пьера, она легко задела её крылом, от чего всё тело его пронзил заряд странного, удивительно живительного тока.
ПОДЗЕМНЫЙ ГОРОД
Пьер с удивлением и неудовольствием отмечал, что время от времени к нему в сознание приходят отдельные фразы проповеди Топана, прокручиваясь в мозгу словно заезженная пластинка: "Голос Любви! Час Любви! Час Любви!.. Сливаются вместе душа и тело ...душа и тело... Царство Любви. Царство Любви... Долой все знания... Долой все знания... Возлюби! Возлюби! Возлюби!
– С этим надо разобраться, - подумал Пьер.
Однажды перед сном навязчивые призывы Топана вновь стали прокручиваться в его сознании. На этот раз Пьер не стал усилием воли отбрасывать их в сторону, решив не трогать тихо звучащие в мозгу слова. Предельно расслабившись, введя свой физический организм в состояние мягкой, тёплой, крайне тяжелой и в то же время приятной неподвижности, он одним движением своей волн, слившейся в это мгновенье с его тонким телом, этим удивительно хорошо организованным сгустком жизненных полей и энергий, выскользнул из начинающего впадать в сон тела физического и встал у его изголовья.
Сразу же его внимание привлёк концентрированный пучок вибраций, воспринимаемых внутренним зрением в виде световых знаков, стремительно бегущих спиралевидными волнами откуда-то издалека и исчезающих в глубине затылка его лежащего в постели тела.
Пьер, будучи в состоянии полной свободы от ограничений физического пространства и времени, последовал за пучком излучений, используя его в качестве ориентира своего движения, ускорявшегося в геометрической прогрессии, словно бесшумная и невидимая молния, нёсся он над поверхностью планеты.