Выйди из-за тучки
Шрифт:
Я тогда был в таком состоянии… рвало на части. Тянуло домой со страшной силой — сорвался бы и бросил все. Я назначал себе это время ухода вечером и встречи с вами только по выходным, я разрывался от страшного чувства вины перед тобой и той вины, что умело внушала она — показательно блевала, задыхалась, таяла, умирала… беспомощная, беззащитная, твердящая что «это все не важно, и даже если она умрет, то после нее останется след на земле — ее ребенок от любимого человека». Она была глупа, как пробка, она вещала прописными истинами. Я говорил? Она не прочитала ни одной книги, она вообще их не читала.
— А тебе нужна была ее начитанность? Ты за этим
— Не переспал бы — ушел бы к вам. Она уловила это мое состояние — на грани. И проявила настойчивость, а я воспринял это, как выход, возможность определиться и перестать метаться. Тогда она еще вызывала к себе сочувствие. Я отрезал себе пути отхода, я окончательно определился с приоритетами — помощью ей и ребенку, которого нужно спасать. А вы были в безопасности и всем обеспечены, за вас я был относительно спокоен. У меня странная совесть, Аня, она просыпается тогда, когда дело уже сделано. Меня корежило тогда, и ты не могла не заметить этого.
— Нужно было сразу настоять на аборте. Она была бы жива.
— Я настаивал, — как-то устало кивнул он, — и объяснил, что помогу только во время беременности, но потом все равно уйду. Буду всегда помогать, но уйду. Аня, она никогда не пошла бы на прерывание. Сейчас я уверен в этом. Не удалось бы разжалобить, она попыталась бы заставить. А выжила бы — превратила мою жизнь в постоянный ад. Потому что жить с ней я не стал бы, а Зину отобрал бы в любом случае, и неважно — по суду или противозаконно. Рядом с такой матерью дитя в опасности. Такие шагают из окна с ребенком, когда их бросают. Но тогда я ее еще не знал. Я купился на это «родить от любимого», пожалел, чувствовал вину, делал все, чтобы спасти их обеих. Не смог оставить без помощи. Боялся за ребенка, берег, заботился. А ты тогда заболела…
Лицо у него будто передернуло судорогой, он кивнул каким-то своим мыслям:
— Я сейчас говорю только правду. После этого меня только гнать поганой метлой… Что еще ты хочешь знать?
— Да я и этого не особо хотела, Андрей. Ты сам настоял на разговоре. Для меня ничего не изменилось. Если ты пришел чтобы оправдаться и вернуться к нам с этой девочкой, то зря. Я тоже говорю правду — что никогда не смогу ее полюбить, мне неприятно даже видеть ее. И без тебя мне спокойно, я уже не люблю тебя. Да, Андрей, да — это жестоко, особенно сейчас, когда ты в таком состоянии, но ты же сам хочешь ясности? Я верю, что ты настрадался — видно по тебе. Ты выглядишь больным, у тебя расшатана психика. Что там она творила напоследок…?
— Ненавидела… и меня и дочку. Когда до нее дошло, что удерживает меня рядом, рискуя жизнью, и эта угроза реальна — начались панические атаки, всплески агрессии, приступы. Она сама себя… Знаешь какой самый простой и действенный способ остановить истерику? Пощечина, Аня. Огромное желание дать пощечину, а не вызывать скорую через день… А последние месяцы она провела в больнице, но я приходил туда каждый вечер. Ей нужно было сцеживать на кого-то свой яд… это успокаивало ее. Врач сказала, что после моих посещений ей становилось лучше, она спокойно спала после этого.
— Ты не распознал психопатку?
— Она не была психопаткой в полном смысле этого понятия. Отчаявшимся одиноким человеком с особенностями психики — да. И воспитание… я говорил — оно очень много значит, практически все. Ее воспитывала очень практичная, корыстная женщина. Мать учила смотреть, что стоит на столе мужчины, пригласившего на танец —
— А это-то…?
— Наслушался… Она сама загнала себя в эту ситуацию. Но я тоже виноват — поучаствовал. С моей-то психикой все было в порядке, просто в самом начале нужно было думать головой… Я хреновый психолог, Аня, просто никакой. Главной ошибкой стал тот второй раз — это обновило ей цель, настроило на нее. А я не собирался продолжать. Думал, сработает другое. Считал, что сумею правильно мотивировать ее, у меня было на это время. Ничто так не мотивирует матерей, как жизнь, здоровье и обеспеченная жизнь их ребенка. Оказалось — не всех. Ей нужно было все… Так что на моей совести не только измена и твое здоровье, а еще и жизнь человека. Кто-то мог встретить ее и полюбить, а она — его. Может, это изменило бы ее, она жила бы, да — ты права.
Я не представляла, что тут можно было сказать. Задавать еще вопросы? У меня больше не было вопросов, вообще.
— Значит, вы плохо объяснили ей в самом начале, если она не понимала всей серьезности…
— Трое кардиологов? Это особенность мышления истериков — класть все на алтарь сиюминутной выгоды, доверять только своим выводам, считать себя самой умной и хитрой, и всегда правой. Она получила эту выгоду — я остался рядом. Нет, Аня. Мы уже говорили об этом — она в любом случае боролась бы за меня до последнего. Любыми способами, раз уж ей втемяшилось. Это могло быть шумно и грязно и затронуло бы вас.
Он расстроено поморщился и привычно уже потер лоб ладонью, перевел взгляд на меня.
— Я так накосячил, Аня… может, и не нужно было рассказывать все это, тебе неприятно слышать, трудно. Но тогда у меня не было бы и шанса… у нас. Я и так долго молчал — боялся расстроить тебя еще больше, но сейчас уже нельзя. Теперь ты хотя бы знаешь, что мною двигало. Может, поймешь. Не оправдаешь, нет — с этим и у меня хреново.
Не хочется верить, что все кончено… у нас Вовка. Я бы очень хотел вернуться, да. Я так наказан и научен, что не будет мужа вернее и благодарнее меня. Тебе нужно время, может — много времени. Я не стану трепать тебе нервы, надоедать и ползать в ногах — принимай решение исходя из того, что услышала… я нараспашку перед тобой. Но я прошел через такой ад… возьми меня обратно в рай, Аня. Постарайся простить, прошу тебя. Не говори сейчас ничего, пока просто подумай. Мы хорошо жили с тобой, я очень люблю вас.
Я зажмурилась. Было тяжело на душе и жалко его. И еще до боли обидно за Вовку — меня опять терзала ревность. Андрей никогда… никогда не лучился такой нежностью и светом, глядя на него, как при одном только упоминании об этой девочке. Понятно было, что теперь она для него все — смысл жизни и оправдание всему, что он натворил. Она заслонила собой Вовку. Может, это временно, только пока — он же боялся потерять ее, но похоже, что в его сердце она на первом месте навсегда. Сможет он не показать этого Вовке? Вряд ли — слишком уж это заметно.
Захотелось скорее закончить этот разговор. Хотелось, чтобы он, наконец, ушел и оставил меня в покое и перестал мучить этой жалостью к себе. Осталась одна жалость. Точно все перегорело, слава Богу — я не сомневалась в своем решении.
— Дело не в прощении. Просто случилось… очень много всякого. Я переспала с другим мужчиной. И прощения за это не прошу, — решилась я предъявить решающий аргумент.
Он покачал головой, потерянно глядя на меня, потом кивнул:
— Я заслужил это. И понимаю…