Выжить за бортом
Шрифт:
«Действительно, – подумала Наташа, – может, у бабушки от горя помутился рассудок, потому и не узнала свою Леночку. Хотя рассуждает она вполне здраво и не похожа на сумасшедшую. Может, это такая форма ненормальности? Бог мой, о чем я думаю! – пресекла она свои размышления. – Нужно искать дальше и не сдаваться, Женя должна найти своих родных и стать такой же счастливой, как я».
– Скажи, а у тебя действительно ничего не ёкнуло внутри при взгляде на эту женщину?
– Кажется, нет.
– Но ты не расстраивайся, я обязательно найду тебе человека, увидев которого, ты все вспомнишь. Только наберись терпения!
– Если бы я знала, куда мне торопиться, – вздохнула Женя.
– И то верно!
Они еще долго сидели на
– Наташа, прекрати, ты меня скоро избалуешь…
– А для меня, может, удовольствие тебе помогать.
– Но я чувствую себя беспомощным калекой!
Наташа огорчилась.
– Я не подумала об этом, – призналась она и позвала Женю домой.
Наблюдая эту сцену, Женечка подумала – стоит ли кого-то искать, ведь, по сути, Наташа, а теперь еще Сергей, и есть ее семья. Ей хорошо с ними, спокойно. Неизвестно, почему она оказалась на улице. Может, в результате несчастного случая, а может, в результате интриг родственников. Ее не ищут, вдруг она не нужна им вовсе. А Наташе нужна, ей не безразлична судьба подруги, об этом говорят все ее поступки.
В субботу Наташа направилась в Химки. Без труда отыскав нужный адрес, она позвонила в дверь. Ей открыла симпатичная женщина восточного типа, лет пятидесяти. У нее были большие карие глаза, как у лани, две длинные черные косы почти до пола, на лице следы от оспы. Она вопросительно взглянула на Наташу.
– Здравствуйте! Я могу видеть Бориса Алексеевича? – спросила Наташа.
Из кухни послышался мужской голос:
– Джамиля, кто там?
– Это к тебе, – ответила женщина, пригласила Наташу войти и проводила ее на кухню. Сходство сидевшего там мужчины с Женечкой было поразительным, только выражение лица совсем другое – оно выдавало властный характер. «Бывший военный, – подумала Наташа, – но вряд ли дослужился до высокого чина. Наверное, звание имел не выше майора».
– Что вам угодно? – спросил Борис Алексеевич.
– Мне угодно поговорить с вами, – не растерялась Наташа от его неприветливого тона.
– Присаживайтесь и говорите! – скомандовал хозяин.
– Честно сказать, я не знаю, с чего начать. У меня множество вопросов, но я боюсь причинить вам боль.
– Мне трудно причинить боль большую, чем та, с которой я живу. Недавно я потерял дочь! – сказал он.
– Вот именно из-за этого я к вам и пришла. Дело в том, что со мной живет девушка, она ничего не помнит из своего прошлого, даже имени. Я зову ее Женя. Сейчас, когда я увидела вас, у меня не осталось сомнений, что это именно ваша дочь.
– Мила, – позвал Борис Алексеевич Джамилю, – накрой нам стол! И дай водки!
Женщина быстро выполнила его требование и тут же исчезла. Борис Алексеевич налил себе и Наташе водки:
– Давайте выпьем, а то, как говорят, здесь без ста грамм не разберешься.
Наташа не стала возражать, может, так ему будет легче говорить.
Они молча выпили и закусили малосольными огурчиками.
– Так вы говорите, что, возможно, нашли мою дочь? – с горькой усмешкой спросил Борис Алексеевич.
– Да, я почти уверена в этом!
– Остается только выяснить, которую из двоих.
Наташа опешила:
– У вас что, было две дочери и обе пропали?
– В самую точку! Именно две, и обе пропали! Как вас зовут?
– Наташа!
– Хорошо, Наталья, сейчас я постараюсь тебе все объяснить, но вот поймешь ли ты меня… Ты откуда адрес мой узнала?
– Вера Федоровна сказала.
– Та еще змея, хотя ее понять можно. Ладно, слушай.
Он налил еще водки, выпил и начал рассказ:
– Иришку я любил больше жизни, и, хотя ее мамаша не верила в мою искренность, я клянусь, что дороже нее у меня никого не было. Я знал, что она больна, и не хотел
Чтобы было кому ухаживать за дочкой, взял нянечкой Джамилю, а позже женился на ней, поняв, что вряд ли найду среди русских женщин такую же преданную и покладистую. Мила любила Лерочку, как родную, тем более что общих детей нам бог не дал. Так мы и жили. Я сознательно не навещал Лену – не хотел ее травмировать, ведь бабушка ни за что не согласилась бы отдать ее мне.
В четырнадцать лет Лена узнала правду и разыскала меня. Я боялся, что дочки возненавидят меня, но они поняли мой поступок. Лена согласилась ничего не говорить бабушке, и девочки начали дружить. Как ни стыдно в этом признаться, но я больше любил Валерию. Все-таки она росла на глазах – ее первые шаги, первые слова, все ее болезни… Это много значит. Потом оказалось, что Лена очень хорошо поет, я невольно завидовал, так как Лерочке бог не дал особых талантов. Но я старался не выказывать своего отношения к Лене. Девочки были в том возрасте, когда просто необходимо иметь подружек, а тут оказалось у каждой родная сестра, что может быть лучше. Если бы не расстояние, они бы никогда не расставались. Им как-то удалось держать все в тайне от Веры Федоровны.
Дочки подросли. Лена стала певицей, а вот Лера никак не могла найти себе применения в жизни. Что только не делала: спортом пыталась заниматься, танцами, на повара училась, шить пробовала, вязать – нигде ничего не получалось. В институт не поступила, провалилась, на работу пошла торговать в магазине. Я, конечно, переживал и даже злился, только не на Лерочку, а на ее сестру. Одной дано было все, другой ничего. Лена по заграницам разъезжала, одевалась шикарно, денег не считала, а Лера жила от зарплаты до зарплаты. В магазине ведь то недостача, то покупатели украдут что-то, а ты плати. Своей завистью и злостью я и погубил Лерочку. Постоянно, помимо воли, внушал ей, что она также достойна большего, что Лена ничем не лучше ее, а вон, поди ж ты, как у нее все хорошо, вот бы и Лере стать такой же успешной. В душе моей Лерочки зародилась зависть. Непроизвольно, не думая о последствиях, я навязал ей свои мысли. В общем, хоть Лера никак и не выказывала внешне своего отношения к сестре, но черная кошка между ними пробежала. Лена не подозревала об этом. Она, как и раньше, приезжала, рассказывала о победах в конкурсах, о новых приглашениях, привозила сувениры и подарки и тем самым возводила еще большую стену между нами. Я понимал, что она также моя дочь, но сердцу не прикажешь, я начал тихо ненавидеть ее.