Выжженный край

Минь Тяу Нгуен

Эм, казалось, совсем его не слушала и не глядела, как другие, на огонь, пожиравший мусор. Взгляд ее был неотрывно устремлен на старый деревенский большак, теперь густо заросший травой и кустарником. Там, всего лишь в каких-нибудь десяти метрах от нее, виднелась табличка с предупреждающей надписью: «Остановись сам и убереги скот!» Над этим местом словно летала невидимая смерть. Стояли полуразрушенные дома, сараи, обвалившиеся заборы, заброшенные сады и огороды. Словно гигантский лемех или землетрясение прошлись здесь, переворошив все. На душе кошки заскребли, вспомнился свой собственный старый дом и сад за ним. Вот и он стоит сейчас такой же, как эти, пустой…

Возвращение…

Сколько раз случалось за эти годы уходить, бросая все, потом снова возвращаться, потом опять уходить. Может быть, поэтому мысли снова и снова упорно обращались к прошлому. Три года назад, как раз когда уходили отсюда — американцы в ту нору сюда еще не добрались, зато самолеты и корабельные орудия их намного опередили, — урожай риса как назло удался на славу. Стояло вокруг сплошное золото полей, слепило глаза под солнцем. А на поле «Подножие облачков» поднимались клубы дыма. Гигантскими грибами полз он вверх, шапки их раздувались, увеличиваясь в размерах, и начинали соприкасаться друг с другом, постепенно укрывая плотным слоем небо. Это самолеты Б-52 и артобстрел прокладывали дорогу марионеточным подразделениям. Вскоре и поля, и деревни тонули в огне и дыму. Что может быть труднее для крестьянина, чей вырастить добрый урожай? Уже потом, когда они бежали в Виньлинь. Эм узнала, что у многих на севере бытует неверное представление об их крае — считается почему-то, что здешние земли сами родят, мол, здесь и техники полно, и удобрений. американцами да японцами поставленных. Господи, да ведь для того, чтоб их — удобрения эти да машины — получить, денежки надо было выкладывать, и немалые, а много ли у кого они водились? Да что там говорить, стоит только взглянуть на задубевшие от солнца лица местных женщин и на руки их натруженные, как все само собой понятным станет. Что ж, они потом на деле доказали, что все своими руками привыкли делать: стали соревноваться с северянками в Виньлине, кто быстрее да лучше рисовую рассаду на поле высадит — ее на ладонь берут да с силой опускают в вязкую грязь поля, — и победили их в два счета.

Да и когда это работа была легкой? Недаром говорится: на поле и жара, и туман вдвое тяжелее покажутся. Рис здесь всегда с потом доставался, а уж богатыми они никогда не были. А вот тогда, в семьдесят втором, равнодушно смотрели, как погибал на корню рис, и на дома свои, что оставляли, так же равнодушно смотрели, не до того было, такой большой общая беда была. Долго, десятилетия, длились мытарства — лишения, пытки, карательные операции, бомбежки, словом, все, что эти бодрые «ковбои» с собой принесли…

В те дни решение уходить было принято неожиданно — еще за сутки до того собирались отстаивать свои селения. А потом вдруг приказ — собираться и уходить.

Но на сборы времени не оставалось. Младшая дочка Эм, Оу, ей тогда пятнадцать сравнялось, помнится, собирала только что сжатые колосья риса. Это она первая показала пальцем на север — там на горизонте багровело зарево.

— Бросай все, давай скорее уходить, — заторопила ее Эм, но девочка словно окаменела, только тыкала пальцем в ту сторону и повторяла:

— Мама, мама, да посмотри же!

На что она показывала? Что хотела, чтоб увидала мать? Эм так и не поняла, только торопила уходить. А девочка заупрямилась, сложила все колосья в корзину, спрятала в подпол. Уже стало слышно, как бомбят северный край поля. Потом Б-52 улетели и начался артобстрел — с севера подходили наши регулярные части, и он хотел перекрыть им дорогу.

Эм силком потащила за собой дочь,

сунула ей в руки коромысло с корзинами, пусть несет, и обе они, сгибаясь под тяжестью этих коромысел, побежали к месту сбора беженцев. Небо, раскинувшееся над окрестными полями, уже полыхало гигантским пожаром.

Наконец все собрались, и раздалась команда идти. Женщины снова подняли коромысла со скудными пожитками, мужчины посадили на плечи детей. Шли, стараясь держаться как можно ближе друг к другу, тесной толпой — в ней смешались и люди и скот, который уводили с собой. Врата в преисподнюю — вот чем была эта дорога, но уходить все равно было нужно. Уходили, выбрав, как станут жить дальше. Уход означал, что выбор сделан окончательно. Уходили, чтобы не потерять себя, сберечь то, что дала им самим революция…

Сегодня, когда начали уборку деревни, как-то особенно явственно вспомнились те дни: и тяжесть коромысла на усталых, изболевшихся плечах, и страх за детей, бегущих следом, постоянное желание пересчитать, все ли они здесь, не отстал ли кто. Вспомнились мотыги и лопаты на плечах даже у семилетних малышей: если кто-то из родных погибал, всей семьей копали могилу, чтобы не мешкая отправиться дальше — на север.

К ночи Эм и Оу оказались на каком-то поле, здесь приходилось идти, раздвигая руками густые колосья. Не успели пройти и полкилометра, как раздался взрыв, непонятный гул, и небо, как фейерверк, осветили сполохи разрывов.

— Ложись!..

Это кричала Оу. В последний раз слышала тогда Эм голос дочери. Упав на землю, она еще успела заметить ее тонкую фигурку, метнувшуюся в заросли на истошный вопль буйволенка. С той минуты Эм ее больше не видела. Оу потерялась. Эм искала ее всю ночь, весь день и всю следующую ночь. Искала на поле, на шоссе, искала среди живых и среди мертвых, искала и не могла найти.

С тех пор прошло три года. Всякий раз, когда Эм вспоминала о дочери, перед глазами прежде всего вставала безымянная заброшенная могилка. А может быть, от ее девочки и вовсе ничего не осталось — прямое попадание бомбы?.. Только потом вспоминалось лицо: настороженные, широко раскрытые глаза, длинные, летящие по ветру волосы. Оу помнилась такой, какой Эм видела ее последний раз под грозно рокочущим багровым небом. Вспоминался крик буйволенка, такой жалобный, заставивший Оу бросить мать и, забыв об опасности, ринуться на помощь. Оу с детства без памяти любила животных, и Эм всегда только поощряла ее в этом. Кто мог знать, какой бедой обернется эта любовь…

Со вчерашнего дня Эм ощущала какое-то беспокойство. Невесть откуда взявшаяся трясогузка упорно распевала у них перед домом. Все же — примета. Никак снова чему-то приключиться? Радость или горе принесет на этот раз ее песня? Отчего-то третий день неотступно думалось об Оу. Вот и сейчас: кругом уборка, и Эм стоило только дым от костров увидеть, как снова о ней вспомнила. А вдруг вернется скоро ее девочка? Да может ли в самом деле такое случиться, что не сегодня завтра Эм снова суждено ее увидеть?..

Эм наклонилась, подгребла к костру собранный мусор. Пламя, поначалу слабое, лизпуло ветошь и бумагу и вдруг жарко полыхнуло, охватив сухие сучья. Дым ел глаза, и Эм повернулась к костру спиной. Тут она увидела Кук и Зи, вместе с двумя незнакомыми военными они направлялись к табличке с надписью «Осторожно, мины».

Внезапно Кук отделилась от них и подошла к Эм.

— Матушка! — сказала опа. — Там одна женщина из Хайланга приехала, говорит, То — ее дочка…

Эм оторопела, сразу даже не поняла, а потом просияла: