Вызывной канал
Шрифт:
— Виталий Коржиков. «Мореплавание Солнышкина». Детская книга, — называл еще один источник играющий.
Игроки были научниками-океанологами и изучали окружающий мир по монографиям.
Любаша, оставшись без присмотра, пользовалась близостью к бутылке. Голова её то и дело сваливалась с подпирающей руки, а взгляд скользил поверх голов, пытаясь хоть за что-то зацепиться и навести резкость. Зацепкой стал Корефуля.
— «Без меня тебе, любимый мой, лететь с одним крылом!» — с пьяной экспрессией пообещала ему Любаша.
Третий демонстративно посмотрел на
— Четырнадцать-пятьдесят восемь, четырнадцать-пятьдесят девять…
Корефуля извлёк из-за спины букет роз. В наступившей тишине пробрался к столу и опрокинул стопку.
— Рома? Откуда? — не удержалась от глупых вопросов Танюша. Корефуля загрыз лимоном и только потом небрежно ответил:
— Это мои проблемы.
— Шурик, там в сумке ещё шампанского бутылка. Тащи, — скомандовал он Третьему.
Третий кивнул, понимая, и пошёл по коридору в комнату научников, удовлетворённо прислушиваясь к буре оваций из сорок шестой. Послышался орущий что-то бравурное магнитофон. Третий снова спутал дверь, и ещё с худшими последствиями, чем в первый «пардон мадам»: на этот раз лошадь стояла к нему задом и, ничтоже сумняшеся, лягнула копытом с новой блестящей подковой прямо в лоб.
Наступила темнота. Загудели маневровые тепловозы, раздались прочие звуки порта.
Было утро, порт и всё та же палуба. Два Корефули, охая, тёрли пальцами глаза. Ехидно хохотал баклан. Оба Корефули, в свою очередь, приняли по кружке и стали лить на его сложенные ковшиком ладони.
— Ой, — сказал Третий.
Корефули наконец-то сфокусировались в одного и жадно пили остаток воды из кружки. Не сговариваясь, Корефуля и Третий устремились к борту, но на пол-пути были остановлены недовольным ржанием. В дверях надстройки, дожа от холода, стояла Любаша в огромном для её детской фигурки ватнике. Из-за её спины выглядывала лошадь.
— Не поняла? А лошадку напоить? — потребовала Любаша.
Продольный коридор надстройки оканчивался дверью в рулевую рубку. Через открытую дверь был виден штурвал аварийной рулёвки и серое небо за лобовыми иллюминаторами. Налево была распахнутая дверь в радиорубку. Слышались голоса и писк морзянки. Два радиста, бывалый и помоложе, ОМ1 и ОМ2 (омик, олд мэн, маркони — как вам будет угодно), курочили аппаратуру.
— Всё, Шура. Отмучился наш «тропикано». Продают с молотка. На иголки. Вот, в отделе связи ЦУ выдали — снимать всю аппаратуру к матерям, — «порадовал» его свежей новостью ОМ1.
— За ноздрю, значит, потащат? — спросил Третий.
— Да, Трояк. И тут у нас не выгорело. Какой регистр нашу развалюху своим ходом выпустит? Не горюй. Сколько до той Греции? Суток пять от силы, часто меняя коней…
— И скоро?
— А чёрт его знает. Сказали в срочном порядке. Но я думаю, не в этом уже году. Спи пока.
Характер морзянки из приёмника изменился. Короткие, дискретные «тыр-пыр» на большой скорости сменились более медленным непрерывным текстом. ОМ2 прибавил громкости.
— Киев циркулит, — объяснил он Третьему.
Оба ОМика замолчали,
— Ну, пошла писать губерния! Какой-то ТР мурманский на судовом собрании решил сместить министра, — объяснил непосвящённому штурману ОМ1.
— В противном случае все потребуют политического убежища в магазине «Альбатрос» в порту захода… — прокомментировал ОМ2.
— Ну времена пошли! Раньше всякие «усилить, принять меры, ясность подтвердить» задолбывали, а сейчас последний сейнер ржавый, стоит ему в море выйти, циркуляры на весь флот слать начинает…
— Командую флотом. Шмидт, — процитировал ОМ2.
— Что ни срок, то что-нибудь новенькое. Хоть приемник домой уноси и вместо съезда на сон грядущий… Промрайоны дали министерству срок до первого числа. Потом обещают бастовать.
— Маленькая справочка. По английским законам всё, что в море, — бунт. Вернулся на берег — бастуй на здоровье.
— А я-то думал! Чего это я третий год никак в рейс не уйду! А оказывается, это я бастую! — понял наконец Третий.
Морзянка оборвалась. После «та-ти, та-ти, та-ти» (продолжение следует) запищало по новой.
— О, землячок какой-то проклюнулся, — оживился ОМ2, косо зыркнув на пожелтевший листок с позывными пароходов управы на панели приемника.
— «Сэмэн», — сразу перевел название парохода на человеческий язык ОМ1.
— Это кто ж там сейчас на нем папой?
— Марченко, — сказал Третий без бумажки.
— А ему бы не стоило. Жаль мужика. Ему и так по приходу в Союз ничего не светит после того, как коллега наш в политическое убежище убежал.
Третий посмотрел через иллюминатор на причал возле холодильника.
Краны прекратили выгрузку. Сиротливо болтается на гаке прямо в воздухе брошенный строп.
Морзянка, низкий нарастающий гул голосов. Грохочет якорь-цепь «супера» на рейде.
К морзянке и нарастающему ропоту присоединяются гудки пароходов на рейде. К ним подключается сводный духовой оркестр курсантов на палубе плавбазы «Советская Украина». Оркестр играет марш, столь любимый Холмсом, Ватсоном и одесскими джентельменами. Под звуки марша по Москве-реке, вдоль стен Кремля, идет китобоец «Венера». За зубцами стены пытается спрятаться человек в черном кителе с нашивками министра на обшлагах. Напрасно пытается. Плакатный гарпунер в сапогах-полубахилах и шляпе-зюйдвестке, с трубкой во рту, уже наводит орудие. С колокольни Ивана Великого в бинокль наблюдает за охотой группа лиц. С мостика китобойца, в бинокль же, видно как первое лицо, рискуя свалиться, запрещающе машет рукой.
Ропот, гудки, оркестр умолкают. В напряженной тишине, под морзянку, гарпунер, сплюнув, оставляет родного министра в покое и наводит по колокольне. Гарпунер жмет ногой на гашетку…
— Да, жаль Марченко, — совсем некстати подвел итог ОМ1: морзянка смолкла.
ОМ2 тут же нашел по приемнику ненавязчивый джаз, и оба омика снова принялись курочить аппаратуру.
— Ничего, на промыслах пошумят — дома тише будут, — резюмировал ОМ2 и карикатурно нахмурился, копируя известного всем троим чиновника по плавсоставу: