Вызывной канал
Шрифт:
Чтобы заработать десять долларов нужно водиночку перекидать восемь тонн сахара. Укрепляет мускулатуру.
Или отстоять восемь часов ходовой вахты.
Или поймать под Змеиным, засолить, привезти и продать восемь бочек черноморского шпрота.
Или ночью, с погашенными ходовыми огнями, пройти всего десять миль вдоль абхазского берега, подсвеченного вспышками залпов.
Думал ли я в Персидском заливе, что вот
Беженцы, голод, разруха. Стрельба на безлюдных улицах Поти. Буржуйки в панельных домах.
Чтобы сохранить заработанное, нужно отдать почти столько же на лапу чиновнику: от таможенника до рэкетира.
Или дать взятку в кадрах. Прямо как церковь: десятую часть от суммы контракта.
Или платить рыбинспекции.
Или пузом заткнуть ствол обкуренного абрека из Барцханы.
— Он ведь выстрелит, если я буду двигаться резко, и испугаю его. Если стрелять не в воздух, можно попасть в человека. Поможет ли мне то, что я читал об этом у Бабеля?
Чтобы вернуть десять долларов, достаточно перепродать два ящика мандаринов.
Или три пака турецкого шоколада.
Или — контрабандой — провезти в Турцию четыре кило меди. Или — В Италию — два блока "Мальборо".
Или — в Испанию — двести грамм героина. (Они везли четыре тонны. Взяли их сразу за канарами, еще в море).
Или — выбросить за борт нелегального негра, не довезя до Голландии.
Взять на палубу десятую часть жигулей с половиной беженца до Геленджика, только в сумме — не больше двенадцати, чтобы иммиграционные власти не завернули на Новороссийск.
Или надуть по зарплате полтора матроса за день.
Или просто — прокинуть друга. Вот тут мелочиться не надо. Сразу этак штук на десять зелёных. Друзья — товар штучный. Растятся чуть ли не с детства.
Или на шесть минут продать жену турку в гарем, считая что всех трудов — час.
И такое пришлось увидеть. Время — весёлое. Выбор — богатый. Парткомы уже в подполье, Христос ещё не воскрес. Каждый — сам себе церковь и комиссия партконтроля. Сам решает, в чём ему каяться. В чём признаться, а чем — похвастаться.
Тот продавец своей собственной половины разыграл потом вскрытие вен. Ну намучились мы с ним: хирурги, полиция. И всё — только ради спектакля. Да лучше б уж он торговал другой своей половиной.
Свобода. Свобода. И правда — тётка жестокая. А мы, дураки, не верили.
Ни один надсмотрщик галеры не заставит налегать на весло лучше, чем такая свобода. Ты будешь грести и без плети, пусть и зад, и ладони — сплошной кровавый мозоль. Потому что это — единственное, что ты умеешь. Потому что это — твой хлеб.
Хочу тебя.
Даже когда мы в ссоре и каждый из нас горд настолько, что готов ждать целую вечность, что другой заговорит первым.
Даже
Даже когда дом наш поделен зелёной линией на турецкий север и греческий юг, хоть ставь голубую каску между кухней и туалетом.
Даже когда ты скажешь, что без меня вам жить — проще. Всё равно ни любви, ни денег, только нервы и ругань, а готовить — на одного больше. Вы привыкли уже. Приспособились. И гораздо спокойнее, когда знаешь, что рассчитывать нужно опять — только на себя.
Что ж — рассчитывай. И обзову тебя дурой. И неблагодарной дрянью, и сведу всё к тому, что когда были деньги…
Прости хоть сейчас.
Ни к чему разбираться в тайм-чартерах и ставках фрахта, чтобы понять, что муж твой становится проходимцем. А жить с проходимцем — тяжко. И в любви ему нельзя верить.
Как ты тогда сказала? Когда мы говорили о Джеке Лондоне. Ты сказала:
— Кумир лежебок. Готовы всё бросить и плыть на Аляску, или на промысел котиков, поиски кладов Моргана: голодать, замерзать, тонуть, — что угодно, только б не работать и разбогатеть в одночасье.
Ты сказала ещё:
— Да, он был сильным. И твердил, что есть право сильного победить там, где тысячи проиграли. Но как только он победил, его тут же прибрала к рукам другая. Одна жена — для нищеты и детей. Подожди, потерпи, вот завтра… Сопли вам утереть, когда опять вы с Клондайка вернулись нищими. И без денег, и без зубов — одни долги. А другая — мамзель и тонкий ценитель таланта. И толщины кошелька.
— Да ты мне как раз и противен, когда ты опять с деньгами и считаешь, что дело лишь в этом. И что так будет всегда.
— Так что ищи себе Чармиан загодя. Победитель… Кто будет тебя отпаивать, когда опять тебя "кинут" на год работы на дядю? А ведь могло быть и хуже.
— Вот-вот. Все мы — дуры.
Прости хоть сейчас. Что мне до Волка причёсанного в воспоминаниях Чармиан? О том, как ты права, он сам писал в "Мартине Идене". Читала ли Чармиан "Идена"?
Хочу тебя. Моя женщина для нищеты. Для цинги и таёжного голода. Для дорог и скитаний. И ветра, сдувающего не только маски, но и гримассы вежливости. До кости. Ураган с женским именем.
Если ты меня разлюбила, значит просто я стал недостоен, а не клянчишь новую тряпку, шубку норковую или тойоту.
Если ты меня больше не хочешь, значит просто в такой круговерти я забыл уже, зачем вышел в море, куда плыл, куда возвращаться, и где укрыться от шторма.
Маячок мой. Моя моя тихая гавань. Где всегда тебе будут рады?..
Я опять стою в Феодосии. Но не встречу тебя на улице. Меня не отпустят с выгрузки. Хозяин взнуздал — дальше некуда. И хозяин себе — я сам.