Взаимная помощь среди животных и людей как двигатель прогресса
Шрифт:
Сюда принадлежат эскимосы и их сородичи в Гренландии, арктической Америке и Северной Сибири, а в Южном полушарии — австралийские туземцы, папуасы, обитатели Огненной Земли, и, отчасти, бушмены; причем в пределах пространства, занятого более или менее цивилизованными народами, подобные первобытные племена встречаются только в Гималаях, в нагорьях юго-восточной Азии и на Бразильском плоскогорье. Не должно забывать при этом, что ледниковый период закончился не сразу на всей поверхности земного шара; он до сих пор продолжается в Гренландии. Вследствие этого, в ту пору, когда приморские области Индийского океана, Средиземного моря или Мексиканского залива уже пользовались более теплым климатом, и в них развивалась более высокая цивилизация, — громадные территории в Средней Европе, Сибири и Северной Америке, а также Патагонии, в Южной Африке, Юго-восточной Азии и Австралии, оставались еще в условиях раннего после-ледникового периода, которые делали их необитаемыми для цивилизованных наций жаркого и умеренного пояса. В эту пору названные области представляли нечто вроде теперешних ужасных «урманов» северо-западной Сибири, и их население, недоступное для цивилизации и не затронутое ею, удерживало характер раннего после-ледникового человека.
Только позднее, когда высыхание сделало эти территории более пригодными для земледелия, стали они заселяться более цивилизованными пришельцами; и тогда часть прежних обитателей была ассимилирована новыми засельщиками, тогда как другая часть отступала все дальше и дальше в направлении к приполярным странам и осела в тех местах, где мы теперь
Мы можем поэтому рассматривать этих «дикарей», как остатки раннего послеледникового населения, занимавшего то, что теперь представляет цивилизованную область.
Первое, что поражает нас, как только мы начинаем изучать первобытные народы, — это сложность организации брачных отношений, под которой они живут. У большинства из них семья, в том смысле, как мы ее понимаем, существует только в зачаточном состоянии. Но в то же самое время «дикари» вовсе не представляют из себя «мало связанных между собою скопищ мужчин и женщин, сходящихся беспорядочно, под влиянием минутных капризов». Все они подчиняются, напротив, известной организации, которую Льюис Морган описал в ее типичных чертах и назвал «родовою» или кланною, организацией [101] .
101
Bachofen.Das Mutterrecht. Stuttgart, 1861; Morgan L. H.Ancient Society, or Researches in the Lines of Human Progress from Savagery through Barbarism to Civilization. New York, 1877; Lennan M.Studies in Ancient History (1-я серия; новое издание 1886; 2-я серия, 1896); Pison L.and Howitt A. W.Kamilaroi and Kurnai. Melbourne. Эти четыре писателя, — по очень верному замечанию Giraud Teulon, — исходя из различных фактов и различных общих идей и употребляя различные методы, пришли к тому же самому выводу. Бахофену мы обязаны тем, что он установил понятие о материнской семье и о наследовании через мать; Моргану — за исследование системы родства в роде, у малайцев и туранцев, а также за очень умный очерк главных фаз человеческой эволюции; Мак-Леннану — за исследование экзогамии, т. е. женитьбы вне своего рода; а Физону и Ховитту — за установление «куадерно», т. е. схемы родовых брачных соотношений в Австралии. Исследования всех четырех сводится к установлению родового происхождения семьи. Когда Бахофен впервые обратил внимание на материнскую семью, в своей работе, составившей эпоху в науке, а Морган описал родовую (клановую) организацию, причем оба пришли к заключению, что эти учреждения имели почти всеобщее распространение, и утверждали, что брачные законы лежат в самой основе последовательных ступеней эволюции человечества, — их обвинили в преувеличении. Однако, самые тщательные изыскания целого ряда исследователей, изучавших древнее право, доказали, что во всех расах человечества есть следы прохождения ими чрез такие же ступени развития брачных обычаев, каковые мы наблюдаем в настоящее время среди некоторых дикарей. См. работы таких авторов, как Post, Dargun, Ковалевский, Lubbock и их многочисленные последователи, как Lippert, Mucke и др.
Излагая вкратце этот очень обширный предмет, мы можем сказать, что в настоящее время нет более сомнения в том, что человечество в начале своего существования прошло чрез стадию брачных отношений, которую можно назвать «родовым, или коммунальным браком»; т. е. мужчины и женщины, целыми родами, жили между собою, как мужья с женами, обращая весьма мало внимания на кровное родство. Но несомненно также и то, что некоторые ограничения этих свободных отношений между полами были наложены обычаем уже в очень раннем периоде. Брачные отношения вскоре были запрещены между сыновьями одной матери и ее сестрами, ее внучками и ее тетками. Позднее такие отношения были запрещены между сыновьями и дочерями одной и той же матери, а затем вскоре последовали и другие ограничения.
Мало-помалу развилась идея рода(gens), который обнимал собою всех действительных, или предполагаемых, потомков от одного общего корня (скорее — всех, объединенных в одну родовую группу таким предполагаемым родством). А когда род размножался, от подразделения на несколько родов, из которых каждый делился в свою очередь на классы (обыкновенно, на четыре класса), то брак разрешался лишь между известными, точно определенными классами. Подобную стадию можно наблюдать еще теперь между туземцами Австралии, говорящими Камиларойским языком. Что же касается до семьи, то ее первые зародыши появились в родовой организации. Женщина, которая была захвачена в плен во время войны с каким-нибудь другим родом и прежде принадлежала бы, как добыча, всему роду, в более поздний период удерживалась за собой тем, кто взял ее в плен, — при соблюдении, впрочем, известных обязательств по отношению к роду. Она могла быть помещена им в отдельной хижине, после того как она заплатила известного рода дань роду, и, таким образом, могла основать в пределах рода отдельную семью, появление которой, очевидно, открывало собой новую фазу цивилизации. Но ни в каком случае жена, клавшая это основание особой патриархальной семье, не могла быть взята из своего рода. Она могла происходить только из чужого рода.
Если мы примем во внимание, что эта сложная организация развилась среди людей, стоявших на самой низшей из известных нам ступеней развития, и что она поддерживалась в сообществах, не знавших никакой другой власти, кроме власти общественного мнения, мы сразу поймем, как глубоко должны были корениться общественные инстинкты в человеческой природе, даже на самых низших ступенях ее развития. Дикарь, который мог жить при такой организации, подчиняясь по собственной воле ограничениям, которые постоянно сталкивались с его личными пожеланиями, конечно, не был похож на зверя, лишенного каких бы то ни было этических начал и не знающего узды для своих страстей. Но этот факт становится еще более поразительным, если принять во внимание неизмеримо отдаленную древность родовой организации.
В настоящее время известно, что первобытные семиты, Гомеровские греки, доисторические римляне, германцы Тацита, древние кельты и славяне, — все прошли чрез период родовой организации, очень близко сходной с родовой организацией австралийцев, краснокожих индейцев, эскимосов и других обитателей «пояса дикарей» [102] .
Таким образом, мы должны допустить одно из двух: или развитие брачных обычаев шло по каким-нибудь причинам в одном и том же направлении у всех человеческих рас; или же зачатки родовых ограничений развились среди некоторых общих предков, бывших родоначальниками семитов, арийцев, полинезийцев и т. д., прежде чем эти предки определились в отдельные расы, и что эти ограничения поддерживались вплоть до настоящего времени среди рас, давно уже отделившихся от общего корня. Обе возможности в равной степени указывают, однако, на поразительную устойчивость этого учреждения — такую устойчивость, которой не могли разрушить никакие посягательства на нее личности, в течение многих десятков тысячелетий. Но самая стойкость родовой организации показывает, насколько ложен тот взгляд, в силу которого первобытное человечество изображают в виде беспорядочного скопища личностей, подчиняющихся одним лишь собственным страстям и пользующихся, каждая, своею личною силою
102
О семитах и арийцах см. в особенности проф. Максима Ковалевского (Первобытное право, М., 1886 и 1887). А также его Стокгольмские лекции (Tableau des origines et de l''evolution de la famille et de la propri'et'e. Stockholm, 1890), представляющие превосходный обзор всего вопроса. См. также: Post A.Die Geschlechtsgenossenschaft der Urzeit. Oldenburg, 1875.
103
Мы не можем заняться здесь обсуждением вопроса о происхождении брачных ограничений. Замечу только, что разделение на группы, подобное описанному Морганом у гавайцев, существует у птиц: молодые выводки живут вместе, отдельно от своих родителей. Подобное же разделение можно проследить и у некоторых млекопитающих. Что же касается до последующего запрещения брачных отношений между братьями и сестрами, то оно возникло, вероятно, не вследствие соображений о дурном влиянии кровного родства, каковые соображения едва ли вероятны, а скорее из стремления предупредить легко возникающую близость в слишком раннем возрасте. При тесном сожительстве в одном помещении подобное ограничение становилось положительно необходимым, и оно вполне согласно с предосторожностями, принимаемыми дикарями, чтобы отделять мужскую молодежь в особый «длинный дом» под надзором воспитателей. Должно также заметить, что вообще, при обсуждении происхождения новых обычаев, должно иметь в виду, что дикари, подобно нам, имеют своих «мыслителей» и ученых, знахарей, колдунов, лекарей, пророков — познания и идеи которых превосходят общий уровень массы. Объединенные в тайные союзы (другая почти всеобщая черта), эти знахари, конечно, могли оказывать огромное влияние и устанавливать обычаи, полезность которых еще не осознанна была большинством рода.
Переходя теперь к существующим в настоящее время дикарям, мы можем начать с бушменов, стоящих на очень низкой ступени развития — настолько низкой, что они не имеют даже жилищ, и спят в норах, вырытых в земле, или просто под прикрытием легких щитов из трав и ветвей, защищающих их от ветра. Известно, что когда европейцы начали селиться на их территории и истребили громадные дикие стада красного зверя, пасшиеся до того времени на равнинах, бушмены начали красть рогатый скот у поселенцев, — и тогда эти пришельцы начали против бушменов отчаянную войну: они стали истреблять их со зверством, о котором я предпочитаю не рассказывать здесь. Пятьсот бушменов было истреблено таким образом в 1774 году; в 1808–1809 годах союз фермеров истребил их три тысячи, и т. д. Их отравляли, как крыс, выставляя отравленное мясо этим доведенным до голода людям, или пристреливали, как зверей, спрятавшись в засаде за трупом подброшенного животного; их убивали при всякой встрече [104] . Таким образом, наши сведения о бушменах, полученные в большинстве случаев от тех самых людей, которые истребляли их, не могут отличаться особенной дружелюбностью. Тем не менее, мы знаем, что, во время появления европейцев бушмены жили небольшими родами, которые иногда соединялись в федерации; что они охотились сообща и делили между собою добычу без драки и ссор; что они никогда не бросали своих раненных и выказывали сильную привязанность к сотоварищам. Лихтенштейн рассказывает чрезвычайно трогательный эпизод об одном бушмене, который едва не потонул в реке и был спасен товарищами. Они сняли с себя свои звериные шкуры, чтобы прикрыть его, и сами дрожали от холода; они обсушили его, растирали его пред огнем и смазывали его тело теплым жиром, пока, наконец, не возвратили его к жизни. А когда бушмены нашли, в лице Иогана Вандервальта, человека, обращавшегося с ними хорошо, они выражали ему свою признательность проявлениями самой трогательной привязанности [105] . Бурчелль и Моффатт изображают их добросердечными, бескорыстными, верными своим обещаниям и благодарными [106] ,— все качества, которые могли развиться, лишь будучи постоянно практикуемы в пределах рода. Что же касается до их любви к детям, то достаточно напомнить, что когда европеец хотел заполучить себе бушменку в рабство, он похищал ее ребенка; мать всегда являлась сама и становилась рабыней, чтобы разделить участь своего дитяти [107] .
104
Collins Col.Philips' Researches in South Africa. London, 1828. Цитаты даны у Вайца ( WaitzAntropologie der Naturv"olker. Bd. II. S. 334).
105
Lichtenstein.Reisen im S"udlichen Africa. Berlin, 1881. Vol. II. P. 92–97.
106
WaitzAnthropologie der Naturv"olker. Bd. II. S. 335 seq. См. также: Fritsch.Die Eingeboren Afrika's. Breslau, 1872. S. 336 seq.; и «Drei Jahre in S"ud-Afrika». Также Bleck W.A Brief Account of Bushmen Folklore. Capetown, 1875.
107
Reclus E.G'eographie Universelle. XIII, 475.
Та же самая общительность встречается у готтентотов, которые немногим превосходят бушменов по развитию. Лёббок говорит об них, как о самых «грязных животных», и они, действительно, очень грязны. Все их одеяние состоит из повешенной на шею звериной шкуры, которую носят, пока она не распадется в куски; а их хижины состоят из нескольких жердей, связанных концами и покрытых циновками, причем внутри хижин нет ровно никакой обстановки. Хотя они держат быков и овец и, кажется, были знакомы с употреблением железа уже до встречи с европейцами, тем не менее они до сих пор стоят на одной из самых низких ступеней человеческого развития. И все же европейцы, которые были близко знакомы с их жизнью, с великой похвалою отзывались об их общительности и готовности помогать друг другу. Если дать что-нибудь готтентоту, он тотчас же делит полученное между всеми присутствующими — обычай, который, как известно, поразил также Дарвина у обитателей Огненной Земли. Готтентот не может есть один, и как бы он ни был голоден, он вызывает прохожих и делится с ними своей пищей. И когда Кольбен выразил по этому поводу свое удивление, ему ответили: «таков обычай у готтентотов». Но этот обычай свойствен не одним готтентотам: это — почти повсеместный обычай, отмеченный путешественниками у всех «дикарей». Кольбен, хорошо знавший готтентотов и не обходивший молчанием их недостатков, не может нахвалиться их родовою нравственностью.
«Данное ими слово — для них священно», — пишет он. «Они совершенно незнакомы с испорченностью и вероломством Европы». «Они живут очень мирно и редко воюют со своими соседями». Они «полны мягкости и добродушия во взаимных отношениях… Одним из величайших удовольствий для готтентотов является обмен подарками и услугами». «По своей честности, по быстроте и точности отправления правосудия, по целомудрию готтентоты превосходят все, или почти все, другие народы» [108] .
108
Kolben P.The Present State of the Cape of Good Hope. Medley, London, 1731. Vol. I. P. 59, 71, 333, 336, etc. (перевод с немецкого).