Вздымающийся ад (сборник)
Шрифт:
— Кто они такие?
— Бауэр — секретарша в «Мюнхенском утреннем курьере», а Ингеборг работает в «Мюнхенских вечерних вестях», где–то в отделе рекламы.
— Займитесь ими, коллега Дрейер.
— А что с третьим именем? — настаивал любопытный фон Гота.
— Генриетта Шмельц, — сказал Фельдер.
— Она родственница Анатоля Шмельца?
— Да, его жена.
— И она тоже постоянно фигурирует в записях Хорстмана? — удивленно переспросил Циммерман. — Этой дамой нужно заняться вам, фон Гота!
— Прямо сегодня? — спросил тот, многозначительно взглянув на часы. Но тут же понял, что
— Коллега Дрейер, вы уже связались с отделом наружного наблюдения? — продолжал Циммерман.
— Да, комиссар Коморски просил передать вам, что в нашем распоряжении столько его людей, сколько потребуется.
— Ну, пока нам понадобятся две–три группы, — констатировал комиссар. — Фельдер остается здесь. Я заеду к Келлеру, а потом — домой поужинать. Позвоните, пожалуйста, моей жене. Потом снова встречаемся здесь.
* * *
Из стенограммы допроса адвоката, доктора юриспруденции Шлоссера:
«В субботу вечером меня пригласили в издательство «Мюнхенского утреннего курьера». С присутствовавшими там Тиришем, Шмельцем и Вольрихом я был хорошо знаком. Когда мы договорились о гонораре, меня проинформировали о подробностях истории с Хорстманом.
Говорил Тириш. От него я узнал, что Хорстман, репортер их газеты, погибший прошлой ночью, располагал некоторыми документами, которые можно оценить как крайне щекотливые и которыми нынче владеет его вдова. Далее мне было сказано, что это материалы о купле и продаже различных земельных участков, и они, вполне возможно, попали и в другие посторонние руки. Но тогда мне никто не сказал, в чьи именно.
Выслушав все это, я изложил свою точку зрения как юрист. Хорстман был сотрудником редакции с твердым месячным жалованием. По закону это означает, что все, что он написал, обнаружил и зафиксировал, несомненно, принадлежит издательству, оплатившему его труд. И если кто–то хочет присвоить эти результаты его работы, он нарушает закон.
Только тогда я услышал от Тириша о Вардайнере. Петер Вардайнер — фигура во многом спорная. В мюнхенском обществе его не любят. Прежде всего из–за его сомнительного второго брака. Кроме того, он настраивает против себя излишней щедростью, слишком независимым образом жизни, контактами с сомнительными людьми, излишней элегантностью жены. Короче говоря, у него нет репутации солидного человека.
Тириш: А можно все, что вы сказали, как–то использовать практически?
Шлоссер: По–моему, этого достаточно, чтобы подать на Вардайнера в суд.
Тириш: Прекрасно! Это то, что нам надо.
Шлоссер: Но только прошу оценить и другую возможность. Что если речь идет вообще не о материалах, которым вы придаете такое значение, а о чисто личных, возможно, весьма деликатных вопросах?
Тириш: Откуда вы знаете?
Шлоссер: У меня есть кое–какой опыт. Я знал достаточно журналистов, которые выдавали свое копание в деликатных вопросах чужой личной жизни за общественно полезную деятельность и даже за защиту справедливости. Делают они это из желания прославиться, иногда — из желания отомстить. Полагаете, Хорстман был способен на нечто подобное?
Шмельц: Да, это было бы на него похоже!
Шлоссер: Ну, тогда у нас руки связаны. Законным путем можем потребовать только те материалы,
Шмельц: Боюсь, что в этом случае нам придется туго.
Тириш: Доктор Шлоссер, а не найдется ли возможности таким образом провести водораздел между личным и служебным, чтобы и так называемые «личные заметки» угодили в разряд служебных материалов и мы смогли бы их получить? Разумеется, это отразилось бы и на увеличении вашего гонорара.
Шлоссер: На сколько?
Тириш: На треть.
Шлоссер: Согласен! Сделаю все возможное. Это будет нелегко, но не теряю надежды. Дело в том, что я имею честь быть знакомым с герром Гляйхером, генеральным прокурором».
* * *
Фон Гота снова позвонил Гольднеру.
— Мне нужна кое–какая информация. О фрау Генриетте Шмельц.
Ответ последовал не сразу. В трубке он слышал, как Карл подкрепляется каким–то напитком. Когда Гольднер заговорил, язык его слегка заплетался:
— Дорогой друг, это не так просто. Мне даже в голову не приходит ничего, что вам может пригодиться.
— Это может означать только одно — вы эту даму уважаете.
— Гораздо больше, фон Гота! Я Генриетту обожаю! — признался Гольднер. Но тут же тон его изменился, и в голосе зазвучало подозрение: — Чего вы от нее хотите? Пока не объясните, ничего от меня не добьетесь!
Фон Гота понял, что увертками тут ничего не добьешься.
— Разумеется, я все вам скажу. Имя Генриетты Шмельц повторяется в записной книжке, которую мы нашли в бумагах Хорстмана. Можете сказать мне, что у них были за отношения?
— Я, пожалуй, мог бы вам сказать. Но, насколько я знаю, сведения из первых рук для вас обладают большей ценностью. Так что я договорюсь о вас с фрау Генриеттой. Поезжайте на озеро Аммер, адрес у вас есть. Она будет вас ждать. И не потому, что я позвоню, а в основном потому, что она постоянно кого–то ждет.
* * *
Издателя Бургхаузена, явившегося в сопровождении заместителя шеф–редактора «Мюнхенских вечерних вестей» Замхабера, на вилле Вардайнеров в Грюнвальде встретила фрау Сузанна. Гостей она усадила в кресла у окна, откуда они могли наслаждаться видом на ухоженный газон и бассейн на фоне густого ельника. Журчала непринужденная беседа о чем попало — о неважной погоде, проблемах с детьми, заботах с домашними животными. Бургхаузен чисто по–мюнхенски то и дело взрывался хохотом, в то время как Замхабер, этакий журналист–философ, только едва заметно улыбался. Но и его по–детски пухлая физиономия излучала понимание и дружелюбие.
Петер Вардайнер, который выглядел опять свежим и бодрым и тоже немного шумным, без долгих разговоров обрушился на гостей:
— Мне в руки попал сенсационный материал! Просто потрясающий, с точными цифрами и фактами. Раскрыты спекуляции с земельными участками, которым потворствовали органы власти. Спекуляции в гигантских размерах. И с фантастическими прибылями!
— Великолепно, — сказал Бургхаузен, но в его голосе не было и следа восхищения. — Если это удастся доказать. И если окажется столь интересно, чтобы заслуживать публикации.