Вздымающийся ад (сборник)
Шрифт:
Когда утром этого дня он стоял в своем кабинете перед грудой извещений на изменения, валявшихся на столе, вызвав Ната, было ли у него тогда предчувствие беды? Трудно сказать: прозрения всегда подозрительны. Ну что же. Беда не заставила себя ждать.
Тут к нему подошел сенатор Петере, продолжавший как ни в чем не бывало улыбаться.
Погрузились в мечты, спросил он. Есть идеи?
Весьма сожалею, но что касается идей, ничем не могу помочь.
Вы это говорите так, как будто извиняетесь за промах. Улыбка Колдуэлла стала виноватой:
За этот промах,
И я так думаю. Сенатор помолчал. Но, кажется, вас это не волнует.
А вас?
Знаете, ответил сенатор, я уже некоторое время пытаюсь найти ответ. Но не совсем в нем уверен. Он сокрушенно махнул рукой. Я, разумеется, не хочу сказать, что не испытываю страха перед смертью. Нет, я имею в виду нечто совсем иное.
Например? Колдуэлл невольно заинтересовался. Некую веру?
Сенатор улыбнулся.
Не в обычном смысле слова. Я всегда был язычником. Нет… он покачал головой, это связано со всем мог жизненным опытом, что некоторых вещей нельзя изб жать, некоторые битвы нельзя выиграть, с некоторг–приговорами человек должен смириться…
Одним словом, заметил Колдуэлл, с полит кой? С искусством возможного? Сенатор кивнул.
Нас формируют наши дела. Он улыбнулся. Беи не сможет избавиться от командирских привычек, даже если захочет. Он, как отставной пилот, который сам не свс оттого, что за штурвалом сидит кто–то другой.
Чем дальше, тем интереснее.
А Поль Норрис? спросил Колдуэлл. Гровер Фрэзи? Как вы объясните их поведение? Сенатор улыбнулся.
О Поле Норрисе я вам расскажу одну историю. Во время учебы в университете он занимал чудную квартиру колледже Адамса. Из окон его спальни открывался ви прямо на колокольню католического костела. Однажды кому–то из нас пришла в голову идея, к которой присоединил ся и Поль. Мы поставили у него штатив, прикрепили нему пневматическую винтовку, навели её на колокольни и когда в полночь колокол пробил двенадцать, мы нажал на спуск и прозвучал тринадцатый удар.
Колдуэлл улыбался и кивал. В душе он вернулся на сорок лет назад в годы своей буйной молодости.
И что дальше?
На следующую ночь мы это повторили, продолжал сенатор. Несколько католиков, живших в коллеж же Адамса, придя на мессу, принесли новость, которая святого отца изрядно вывела из равновесия. Пошли слух о привидениях. Сенатор задумался. На третью ночь приехал епископ из Бостона, чтобы проверить все самому. Мы не обманули его ожиданий. Часы пробили тринадца! Потом мы убрали штатив и спрятали винтовку.
Колдуэлл, который все ещё улыбался, спросил:
Ну, а что было с Полем Норрисом? Сенатор покачал головой.
Он собирался все это продолжать. Ночь за ночью. Не мог понять, что будет лучше, если все оставим, как есть, если это останется загадкой. Среди прочих недостатков Поля было и то, что он был глуп, а я не люблю тратить время на споры с глупцами. Он опять помолчал. Хотя видит Бог, что политик никогда не может надеяться, что сумеет этого избежать.
Колдуэлл ответил:
Вы сказали, что смиряетесь с этим отчасти потому, что некоторых вещей избежать просто нельзя, что с некоторыми
Знаете, неторопливо ответил сенатор, у меня какое–то смутное ощущение, что это к лучшему. Почему не спрашивайте, у меня нет никакого разумного объяснения. И после короткого раздумья спросил: Помните, когда в Афинах дела были плохи, царь должен был умереть? Отец Тезея бросился со скалы, потому что черные паруса Тезеевой ладьи были приняты за сигнал неудачи. Он виновато улыбнулся. Может быть, мы просто огромная жертва? Смешная мысль, да?
Чтобы умилостивить богов за наши прегрешения? Улыбка на лице сенатора медленно погасла.
Но вы упрямы, а?
Если вы имеете в виду, резко ответил Колдуэлл, мировые проблемы, проблемы нашей страны, бедности, бездомных и тому подобное что у меня с этим общего? Я здесь решительно ни при чем.
Это удобная позиция.
Жест Колдуэлла охватил весь зал.
И за их проблемы я тоже не отвечаю. Правда, теперь это и мои проблемы тоже. Сенатор молчал.
Если вы думаете, продолжал Колдуэлл, что раз я проектировал это здание, то отвечаю за его дефекты, то я решительно против. Проект был и остается хорошим. Не знаю всех причин происшедшего, которые привели к тому, что случилось, но мой проект здесь ни при чем.
По–моему, вашей репутации ничто не угрожает, сказал сенатор. А это важнее всего, не так ли?
Колдуэлл внимательно посмотрел сенатору в лицо, таясь найти там следы иронии. Не нашел. Ему немного полегчало.
Вы меня спрашивали, продолжал сенатор, чем объяснить поведение Гровера Фрэзи. Я думаю, можно объяснить всего двумя словами: панический страх. И он обвел взглядом зал.
В противоположном углу уже снова гремел из транэ стора твердый ритм рока. Почти нагая девушка продол» ла извиваться. Глаза её были закрыты, движения пол: эротизма; она была далеко отсюда. В другом углу пестрая группка людей что–то пела. Сенатор внимательно прис; шалея.
То ли это «Боевая песня республики», сказал он, то ли «Вперед, братья, под знаменем Христа». Мои crapt уши уже не могут их различить.
У бара совещались три духовных пастыря, которые уч ствовали в торжестве на площади: раввин, католический и протестантский священники.
Я знаю очень актуальную тему для проповеди, сказал сенатор. Об избавлении из печи огненной. Навуходоносор был бы в восторге, вам не кажется?
Колдуэлл неожиданно заметил:
Ну ладно. Видимо, мне придется допустить, что есть и моя вина. Не только, но в том числе. Сенатор спрятал усмешку.
В эти минуты это уже неважно, не так ли? рожно спросил он.
Важно, особенно мне.
А, сказал сенатор, это другое дело.
В проекте нет никаких просчетов.
Я в этом убежден.
Но другое дело исполнение. Там начинаются вс проблемы. Как только человек передает свое детище в чужие руки, он теряет на него всякое влияние.
Вероятно, это мучительное ощущение, спросил сенатор, когда человек отдает в чужие руки то, что стоило ему столько пота и крови?
Наступила долгая пауза.