Взгляд из угла
Шрифт:
— Все переворотилось и только еще укладывается…
И бронзовая кепка, зажатая в руке, указывает на выбоины, рытвины, груды обломков, кучи земли, штабеля стройматериалов, на валяющиеся тут и там проржавелые крышки люков.
Похоже, скорей, на то, что проспект подвергся настойчивой обработке из установки типа "Град".
Но все это лишь оттого, что лучшее — неумолимый враг терпимого, и красота требует жертв. Раз уж вы попали в зубоврачебное кресло — какой смысл подсчитывать извлекаемые зубы? Не веселей ли пощелкивать в уме челюстью, которую построят же вам через
Нытику и маловеру может показаться: не успеют. Хотя конь на проспекте определенно валялся и многие свои потребности, без сомнения, удовлетворил, — тем не менее, чтобы только заровнять его следы, в советское время потребовалось бы пригнать эшелон пленных немцев. Или, на худой конец, пленных грузин.
Даже какая-то патриотическая тревога закрадывается в сердце. Батюшки, думаешь, а ну как осрамимся — не кончим вовремя — не оплодотворим, так сказать, новую Антанту сокровищами наших красот, — что же это такое будет?
Однако же приходится верить, что все предусмотрено, все схвачено. Поскольку ни малейшей спешки не заметно. Работы ведутся главным образом среди бела дня, причем основные приступы рабочего энтузиазма приходятся на часы пик (что чрезвычайно способствует пробуждению политического сознания водителей, пассажиров и пешеходов), а времени еще вагон.
Если же его все-таки почему-нибудь не хватит, — последняя-то ночь на что? Рассыплем на неосвоенных поверхностях землицу, вкопаем пучки анютиных глазок, между ними высадим алые гвоздики — заветным таким бесконечно повторяющимся вензелем: ВВП, — а где тротуар недоделан, заслоним его ликующей толпой.
Представляете? На первом плане — сотрудницы в мини, за ними — сотрудники в джинсе, а вокруг — лужайки анютиных глазок, а вдали (чуть не забыл) — сверкают струи бесчисленных фонтанов.
Обязательно — вдали. Потому что при ближайшем рассмотрении — сугубо между нами говоря, — прямо дух захватывает, до чего уродливы пруды на Московской площади — как раз вокруг Ленина, — в которых жерла фонтанов этих размещены.
Мрачные такие многоугольные каменные ящики с водой; краны, трубы. Бывают, знаете, такие летние сооружения, при взгляде на которые думаешь только: что же за ужас это будет зимой.
Но — чем богаты, тем и рады. Других архитекторов у Смольного для вас нет. Как и писателей. Как и милиционеров. И у Кремля тоже нет. Чем и обеспечивается единство стиля переживаемой нами эпохи.
Речи политиков и наряды эстрадных див, телесериалы и судебные приговоры — все изготовлено словно в одной и той же мастерской.
Мальчик выбросился из окна казармы — против него возбуждают уголовное дело: за попытку уклонения от исполнения и проч. Приговор, надо полагать, зависит от того, выживет ли мальчик, — и будет пропорционален этажу: чем выше этаж, тем опасней преступник.
А вот, наоборот, судят полковника, который отдал солдатика в рабы генералу — ходить на генеральской даче за кроликами, всякое такое. Приговор — штраф, поскольку полковник, знаете ли, политически грамотен, морально устойчив, имеет нагрудные знаки. И причем тут какая-то якобы торговля людьми: даже если считать,
Казалось бы, что общего между двумя такими казусами? А то, что в обоих смысл раздавлен, как червяк сапогом.
Что и есть господствующий творческий принцип. Вот и эти пруды на Московской площади полностью ему соответствуют. Вместе они в аккурат похожи на здешнее правосудие, а каждый в отдельности — на зеркало души толстяка У: мелкая лохань с бетонным дном, а включат кран — добродетель вверх так и брызнет. (Страсть как любопытно — на чем он погорел? Неужто взял не по чину?)
Но это все в скобках. Просто к тому, что площадь, конечно, изуродована почти как Манежная в южной столице. Недостает лишь мелкой скульптуры. Лебедей, хорьков, сестрицы Аленушки с братцем Иванушкой, почтальона с толстой сумкой на ремне.
Зато скамейки плюс пара подземных удобств. Сильные мира проедут мимо и улетят восвояси, а трудящимся Московского района какое облегчение.
А дамы? О, дамам еще больше приятен Московский проспект. Да и кому же он не приятен? Едва только взойдешь на Московский проспект, как уже пахнет одним гуляньем.
13/6/2006
Пропажа
Украли моего кандидата. И замочили. Конечно, в сортире. Как всегда. Не слезая со стульчаков.
Вообще, я замечаю, что они там сливают воду в определенном ритме. Раз — просто так, грохота ради, раз — прицельно смывая какие-нибудь наши якобы права.
То есть за бессмысленным актом непременно следует бессовестный.
Допустим, сперва постановляют: возлюбленным органам дозволяется орудовать за границей, как дома, и поступать с тамошними жителями по собственному усмотрению.
Понятно, что это — чистая акустика: стихия бьет о фаянсовые берега.
Во-первых, возлюбленным и так все дозволено. Упаковать ли белогвардейского генерала и малой скоростью доставить живьем с Монмартра на Лубянку — на месте ли раскроить ледорубом пенсне создателя Красной армии. А блестящий теракт в Катаре?
Во-вторых, даже в Катаре, как оказалось, тоже имеются органы и, более того, функционируют.
Так что если бы не шумовой эффект, не стоило и на кнопку нажимать.
Другое дело — после этого уничтожить в избирательных бюллетенях графу ПРОТИВ ВСЕХ.
Это вполне реальное воровство. Хотя украдено нечто невещественное: всего лишь несколько миллионов политических голосов. Всего лишь иллюзия, что избиратель — не презрительная кличка. Что можно чувствовать себя приличным человеком — и все-таки ходить на выборы. При любом раскладе. Хотя бы партии, предположим, волков позорных противостояла одна только фракция козлов смрадных. Или, скажем, за ваше предпочтение спорили бы между собой злой толстяк с неумным коротышкой. Все-таки у вас оставалась возможность — хоть раз в четыре года, но зато вполне официально сообщить устроителям такой игры: зарываетесь, мол, дорогие друзья, и канделябры по вам плачут. И не пошли бы все, пока не поздно, знаете куда.