Взгляды
Шрифт:
Привожу отрывок из статьи моей дочери Е. Абрамович «Читая Солженицына», написанной в 1964 г., но не опубликованной: «Поколение 1930-х годов сочетало в себе веру в чистоту, высокую цель революции с мучительным переживанием действительности — трагедии, проходившей перед его глазами, и им не понятой.
Действительно, в молодежи тридцатых годов не было раздвоенности, опустошенности, безверия. Она шла следом за отцами с той же верой и твердостью, хотя обстановка уже коренным образом изменилась, и вокруг нее происходила одна из самых страшных трагедий.
Величайшим следствием революции было то, что она разрушила стену, отделяющую человека от мира. Человек ощутил себя частью всего человечества. Счастье человечества стало потребностью души.
Маркс неопровержимо доказал, что грядущие равенство и свобода неизбежны
Сталин сумел использовать взлет революционного самоотречения, доведя чувства и представления, рожденные революцией, до той крайности, до той точки, где они превращались в свою противоположность.
Все, что происходило только потому, что оно происходило в советской стране, стало объявляться исторической необходимостью, не подлежало обсуждению: в нашей жизни не могло быть ошибок.
Так вульгарно трансформировалось представление о законах исторического развития. Необходимость партийной дисциплины, требование подчинить свою волю и интересы интересам партии и революции переросли в требование во имя революции отказаться от морального права самостоятельно мыслить во избежание совершения ошибок. То есть, отречься от своей личности, стать винтиком, необходимой деталью огромной, непостижимо сложной мировой машины. И люди поверили, что во имя революции, для нее, они должны отказаться от себя. Отказаться от права решать судьбы мира, оставив за собой только право самоотверженно служить во имя их. Они не замечали, не подозревали, что, помогая Сталину совершить такую подмену принципов, они этим предали революцию.
Для молодого поколения, выросшего в эту пору, эти требования к революционеру были несомненными, истинными — иного они не знали. Для героя Солженицына Васи Зотова нет границы между ним и миром. Судьба мира — это и есть его судьба. Он не имел имущества и «не хотел бы его иметь никогда», но даже близкие люди — жена, ребенок — все не так важно, как то, что происходит с революцией.
А происходило страшное — немцы наступали на родину революции, были уже под Москвой. Вася Зотов и в этом он целиком принадлежит своему поколению, ощущает свою жизнь именно так: «Если Ленина дело падет в эти дни, для чего мне останется жить?».
Вася не фанатик. Его ненависть к фашистам, его ненависть к вору Саморукову в основе своей глубоко революционная, сознательная. И вместе с тем, — Вася отличается от старшего поколения большевиков. Он стал взрослым в тридцатые годы, когда в жизнь властно вошел произвол, однако, коварно прикрытый броней слова «необходимость».
Коллективизация сопровождалась жестокостью и насилием. Но так учил вождь. Очевидно, так было необходимо.
Миллионы людей, среди них всем известные коммунисты, оказались врагами народа, террористами, шпионами. Это невозможно было понять. Это было необъяснимо. Но нельзя было сомневаться в этом.
Так в жизнь Васи Зотова вошло и стало привычным понятие — непонятная необходимость. Вася привык считать необходимым то, смысла чего не понимал. Исчезла граница между врагом и неврагом. Одно слово, ошибка не только юридически, но, что гораздо опасней, в сознании людей стало убежденно признаваться опасным преступлением.
Именно страх ошибиться объясняет психологию Васи Зотова. Он боится верить себе, боится верить своим глазам. Мир становится неясным, зыбким, непостижимым. Васе необходима опора — гарантия от ошибок. И она воплощается для него в Сталине. Великий марксист, он безошибочно постигает смысл происходящего. Он отливает только ему безусловно доступную истину в железные формулы, и задача Васи только не отступать от них. В его сознании живет уверенность в том, что все происходящее имеет высший смысл,
Сталин ошибался? — возникает перед Васей страшный вопрос.
Страшный потому, что если это так, значит, не существует непогрешимой опоры. Значит, все, очевидно, должно быть иначе? Но что такое на самом деле это все? Понять его — значит, понять, что-то, что кажется незыблемым и необходимым — произвол, что вождь и величайший теоретик — диктатор, узурпировавший власть, что то, что кажется высокой теорией, полно ошибок, бездарности и преступлений, а то, что выдается за неопровержимые факты, ложь и клевета.
Это все «слишком огромно для того, чтобы в тот момент обычный человек мог его себе представить и постичь. Вася только смутно чувствует себя на краю страшной опасности — усомниться, отвергнуть и посягнуть следовательно, в представлениях того времени — стать врагом. Вася в ужасе останавливается и ищет прежнее равновесие.
Сомнения не пробуждают в нем ни мыслей, ни желания разобраться — они только пугают его, и он, как еретик за библию, хватается за «Капитал» К. Маркса. Потому что в нем воспитано рабское догматическое отношение к марксистской теории. Теория призвана подтвердить заранее известную истину, но ни в коем случае не руководить действием, практической деятельностью. Между теорией и жизнью стоит единственный ее истолкователь — Сталин.
Вася не сомневается, что ошибка Сталина — не ошибка. Просто он, Вася, не постиг сложный ход мыслей вождя. Чтобы понять Сталина, надо проникнуть в дебри теории. А так как он заучил, что «Капитал» — главная марксистская книга, значит, стоит ему прочесть хотя бы первый том, как он станет мыслить как марксист, и ему откроется ход мыслей Сталина, которого он просто так постичь не может.
Вася Зотов с его трагической верой в то, что раз так делается, значит, это имеет высший смысл, и «Капитал», в котором он ищет истину несовместимы. Вася не может ничего почерпнуть у Маркса. Даже если ему покажется, что то, что, как он считает, противоречит жизни, он будет думать, что не понял чего-то, что он ошибается.
Вася убежден в своей личной ответственности за судьбу мира, он самоотверженно готов отдать всю жизнь во имя блага человечества, он хочет понять суть исторических процессов, он рассуждает, он мыслит в масштабе мира и читает «Капитал». И чем выше он чувствует свой долг революционера, чем важнее для него революция, тем больше его страх ошибкой ей навредить, тем выше не рассуждающая готовность слепо следовать за вождем для пользы дела. И это объективно делает его вредным обществу — пособником произвола и насилия. Получается парадокс: путевой обходчик — глухой старик Кордубайло, который не читал «Капитала» и не мучился мировыми проблемами, а руководствовался народным чутьем — видит жизнь верней: просто делает то, что нужно, и не делает того, что не нужно. У нас нет никаких сомнений в том, что попади актер Тверитинов в руки Кордубайло, он благополучно доехал бы до своей части и воевал бы против фашистов. Для Васи же, убежденного в том, что кругом полно скрытых врагов, одного слова оказывается достаточным, чтобы заподозрить актера, и чем актер симпатичнее ему, тем больше его страх быть коварно обманутым, оказаться пособником шпиона. И именно этот страх совершить ошибку — гонит и слепит его: он передает актера в НКВД слепо, не ведая, что это означает, не зная, что он увеличивает жертвы произвола.