Взмах ножа (сборник)
Шрифт:
Через пять минут Борн оказался около окна и не без страха уставился в него. Затем, держась за перила, перебрался на карниз и уже готов был разбить стекло рукояткой пистолета, как рама вдруг легко поднялась, и он практически беззвучно попал внутрь квартиры. На какое-то время Борн замер, припав к краю кровати. Квартира была пуста. Он чувствовал только успокаивающий шепот наркотика, который танцевал вдоль спинного мозга. Все еще настороже, Миллер прошел по комнатам, аккуратно открывая двери. «Инструмент» 44-го калибра он держал в руке.
Миллер знал, самое главное при квартирной краже — это зайти и выйти как можно скорее. Как в банке, каждая секунда на счету. Разве что ты под кайфом, голова забита всякой чертовщиной
Борн Миллер усмехнулся, засунул ствол своего «бульдога» за пояс и вытащил трубку. На этот раз наркотик осветил то, что называлось «зоной безопасности». У него был пистолет, двенадцать почти полных пузырьков с белым веществом и карман, набитый двадцатидолларовыми банкнотами. Он надеялся здесь еще как следует пополнить свой бюджет — он поможет ему попасть не просто в «зону безопасности», а в Пещеру Неприкасаемых. Борн чувствовал себя свежим и готовым ко всему.
Он начал с самой дальней комнаты — спальня родителей. Стал вспарывать матрасы и подушки, разгребая желтый поролон. Потом принялся за шкафы, вытаскивая ящики, переворачивая их, и просматривал содержимое. Ему попалась коробочка с драгоценностями, в которой он нашел только дешевые костюмные аксессуары, и расплющил всю эту дребедень кулаком на крышке комода.
«Ну же, ну, покажи мне, где твое золото!» — приговаривал он. Ага, из потайного ящика выпирали две цепочки и золотые серьги. Борн засунул их в карман, он знал, что это только начало. Затем отодвинул от стены два шкафчика, осмотрел их задние стенки в поисках прикрепленных изолентой пакетиков. Потом перевернул шкафы, чтобы проверить, нет ли чего на дне. Стенное зеркало он разбил на кусочки.
Миллер уже чувствовал себя хозяином положения. Пот выступил у него на лбу. Учеба на Райкерс-Айленд пошла на пользу, он чувствовал себя таким крутым. Полюбуйтесь, как он тут работает!
Он снял большой крест, висящий на стене, и собирался на него помочиться. Он покажет этим придуркам, что о них следует думать! Борн Миллер бросил крест на кровать, и вдруг его задняя стенка отвалилась. Выпал сверток банкнот. На гору одежды, брошенную поверх разорванного матраса.
Банкноты были двадцати- и пятидесятидолларового достоинства, толстенная пачка. Он с вожделением сжал их в руке, как будто это была грудь любовницы. Кто-то тихо прошептал: «А теперь сматывайся! Быстро зашел и быстро вышел». Это был голос Дохлой Собаки. Но все слишком удачно складывалось, чтобы прислушиваться к советам посторонних. Миллер сел на край кровати, достал трубку и довел себя до нужной кондиции. Он уже готовился посчитать добычу, как вдруг услышал щелчки многочисленных замков — звук закрывающейся входной двери и певучий говорок старой женщины, которая отчитывала за что-то ребенка.
Борн Миллер спокойно огляделся. «Посмотрим, что за чертовщина!» — тихо прошептал он. Трубка все еще была у него в руке, и ему хотелось зажечь ее вместо того, чтобы готовиться либо к побегу, либо к борьбе. Но он решил с тем и другим подождать и пошел к открытому окну мимо разгрома, который собственноручно учинил. Старая женщина (он представлял себе ее морщинистое лицо и глубоко посаженные глаза — такие узенькие, что они казались черными черточками, окруженными желтой кожей) все еще продолжала что-то бормотать. Почему он должен кого-то бояться? В его памяти промелькнули первые годы в школе и несколько узкоглазых детей, которые всегда все знали, и их желтые бабульки встречали внуков, чтобы без приключений доставить их домой.
Миллер посмотрел на оконный карниз и представил себе, как выберется наружу и перепрыгнет на пожарную лестницу. В свое время он сделал бы это не раздумывая, чтобы произвести впечатление на своих дружков, но Дохлая Собака потом вышиб эту ерунду из его башки.
— Ты вошел через окно, а выйди в дверь, — наставлял его Дохлая Собака, когда они вместе
Вот я и выйду в дверь, подумал он, никакие узкоглазые не заставят Борна Миллера выпрыгивать из окна. Елки зеленые, чего бояться парню, у которого на ногу давит «бульдог» 44-го калибра.
Он подкрался к двери комнаты и прислушался. Старуха и ребенок все еще продолжали болтать, и резкие, ничего не значащие для него звуки отдавались в голове. Ему снова дико захотелось покурить, но он знал, что не сможет этого сделать, пока не разберется с той сукой. Миллер уже хотел вломиться в коридор и покончить с ней, но вспомнил еще один совет Дохлой Собаки — надо оставаться хладнокровным, иначе рискуешь все испоганить. Если уж говорить откровенно, именно из-за своей нетерпеливости он и попал на Райкерс. Быстро, все еще прислушиваясь к голосам, Борн вытащил из кучи барахла, сваленного на кровати, колготки, разорвал их пополам и получившийся чулок натянул на лицо. «О'кей, старуха, — прошептал он, — вот и я!»
Он опустился на колени и посмотрел в замочную скважину. Старушка вела ребенка по коридору в туалет. Девочка не больше трех или четырех лет была совсем крошечной. Она тихо плакала. Бабушка казалась совершенно без возраста, а ее тело, засунутое в розовое домашнее платье, как в мешок, походило на толстую сардельку. Глаза старухи — он их хорошо видел, потому что она шла прямо на него, — были глубоко запрятаны на морщинистом, цвета слоновой кости, лице.
Миллер подождал, пока между старухой и дверью осталось ровно столько места, чтобы выскочить в коридор с поднятым над головой пистолетом. Старая женщина смотрела на него распахнувшимися от испуга глазами, которые стали почти такими же круглыми, как и его.
— Это тебе на пользу, сука, — сказал он, ударяя старуху рукояткой пистолета по голове. — Теперь у тебя глаза будут круглые, и люди подумают, что ты белая.
Миллер еще раз замахнулся на старуху пистолетом, но она уже падала на коричневый ковер. Кровь капала с концов ее черных жестких волос, а домашнее платье задралось, обнажив тяжелые круглые бедра. Борн Миллер глазел на ее ноги и белый кусок ткани между ними.
— Чертовщина какая, — прошептал он. К нему пришло возбуждение, а пальцы сами собой потянулись за трубкой и пузыречком с белым порошком. — Пора праздновать, — объявил он своей трубке и маленькой девочке с красной ленточкой в волосах, а по телу его разливалось приятное пульсирующее тепло.
Глава 6
Двадцать седьмое февраля
Когда Стенли Мудроу на станции «Хьюстон-стрит», линия Ф, сел в поезд, платформа метро была почти пуста, несмотря на шесть часов вечера. Час пик был в полном разгаре, но обычно мало кто пользуется линией Ф, идущей с самого юга города, через Манхэттен. Немного дальше, когда подземка пересечет центр города, перед поворотом в Куинс, вагоны метро наполнятся так, что входящим и выходящим пассажирам придется с силой протискиваться к двери. Для большинства ньюйоркцев это было своего рода дополнительным взносом за дневной хлеб. Слишком многие понимали слова «потом и кровью» почти буквально, и восьмичасовой рабочий день казался для них забытой мечтой. В продолжение утомительного дня они были засунуты в обшарпанные вагоны метро, чтобы добираться до дома целый час (если все работало нормально). В этот дождливый вторник к обычным тяготам прибавился запах мокрой одежды, который походил на ароматы, сопровождающие бездомного попрошайку. Хотя бродягу и жалко, но от него несло так, что на глаза наворачивались слезы. Это было уже слишком. Это было несправедливо.