Взмахом кисти
Шрифт:
Столик с вышитой скатертью под навесом, вечернее золото солнца, чашка густой сметаны с сахаром, тёплый свежевыпеченный хлеб и ягоды – всё это не было плодом фантазии или сном. Быть может, в иных реальностях и существовали копии этой картины, но подлинник жил только здесь – висел на стене в кухне. А вскоре натюрморт ожил: округлые, сдобные руки Зои поставили на стол всё это объеденье. Когда Художница подолгу работала в городе, Зоя присматривала за домом и садом; вместе под ручку они по улицам не гуляли, но, когда Художница просила её остаться, она оставалась, и тогда по подушке рассыпалось солнечное руно её волос, пропитанное ароматами
Холодная баня вместо душа, чистая, пахнущая сухими духами постель… Пока Зоя расчёсывала своё ангорское золото, сунув ноги под одеяло, Художница достала из шкафа альбом со старыми чёрно-белыми фотографиями. А вот и она – та, с которой всё началось. Перевитые цветами волосы спускались по спине ниже пояса, белое платье струилось шёлковыми складками и напоминало древнегреческое одеяние. Прекрасная дама в образе богини плодородия восседала вполоборота на высоком круглом табурете, упираясь пальцами босых ног в его перекладину и держа на коленях корзину с фруктами и цветами в изобилии – явно студийное, профессиональное фото с фигурными краями, которое невесть как попало в прабабушкин альбом. Какое отношение имела к ней эта женщина, так и осталось тайной, лишь на обороте карточки поблёкшими фиолетовыми чернилами было написано: «Nadine Ушакова, 1948 год». Чем-то она напоминала Зою – наверно, чертами лица, озорными ямочками на щеках, фигурой. Прибираясь в шкафу сразу после въезда в дом, Художница открыла альбом наугад на середине – на пустой странице, и там лежала в чарующем одиночестве эта фотография и беличья кисть с очень старой ручкой, покрытой всеми видами пятен, но с волосом в великолепной сохранности…
Утром Художница вошла в свою городскую квартиру. Дивана, на котором умерла мать, уже давно не было: гостиная после ремонта преобразилась и посветлела. Только огромная старая ива всё так же колыхалась за окном…
А вот и они: «Вечер на озере» – картина-вход, «Липовая аллея» – выход. За первым погружением кончиков пальцев последовало и полное: Художница просто шагнула в «зазеркалье» – в надвигавшуюся на неё картину, которая на глазах увеличилась до размера двери. Но одна картина – это билет в один конец, нужен был и обратный. Им стала «Аллея».
Что-то ей удалось изменить, что-то – нет… Это была игра с множеством неизвестных, исход предугадать не мог никто. Она хотела спасти двух близких людей – маму и Журавлёнка. Мать всё же уплыла от неё на нарисованной лодке в вечность, а Дашка… Художница с грустной нежностью улыбнулась. Дашку получилось вытащить с того света, а сердечные страдания – штука не вечная. В душе сияла непоколебимая уверенность в том, что всё будет хорошо.
Зоя… В той реальности она была моложе, будто родилась на десять лет позже и получила другую судьбу. Забавно: хоть старшая Зоя никогда не увлекалась танцем живота, и это отличало её от молодой, но выбор профессии – сестринское дело там и клиническая психология здесь – отражал её желание помогать людям, которое никуда не делось.
А самой главной загадкой была, конечно, Надин. Кто она? Когда родилась? Кем работала в этой жизни? Кого любила? Только чёрно-белое фото сорок восьмого года запечатлело её здешний облик. Казалось, будто она, каким-то образом сместив рождение Зои на десять лет вперёд, заняла в закартинной реальности её место…
Хоть входила Художница в картину с
Дрожащие пальцы вдавливали клавиши, набирая в строке поиска по сайту «Вконтакте» имя Арины… Споткнулись, но потом допечатали фамилию Художницы – Еремеева: отец у них был один, а значит, и фамилия тоже – если, конечно, тот её не сменил.
И вот она, Арина Еремеева, пятнадцати лет, с глазами оленёнка и шапочкой русых волос. Отец – Константин Сергеевич Еремеев, мать – Кристина Владимировна Завадская-Еремеева. И неважно, что в этой реальности между ними было полторы тысячи километров: главное, что на странице стоял статус «онлайн»!
Сквозь пелену слёз Художница перебирала фотографии в её альбомах. Нигде не было инвалидного кресла, везде сестрёнка стояла на своих ногах, а иногда даже бегала, танцевала и ползала.
– Ангелёнок… – Пальцы Художницы коснулись экрана.
И тут внутреннее молчаливое «ах», как электрический разряд, отбросило её на спинку кресла: ей показалось, что она увидела фотографию портрета, написанного по заказу Кристины. Тот же поворот головы, то же платье, то же пёстрое разноцветье вокруг и солнечный нимб на волосах… И только одна маленькая деталь давала понять, что это – всё же реальное, живое фото: улыбка. На портрете, написанном Художницей, Арина не улыбалась.
Дрожащие пальцы ласкали открытую спину в вырезе платья, пытались смахнуть прядку волос, брошенную ветром на бровь… А потом набрали личное сообщение.
'Привет, Ангелок:) Скорее всего, ты не знаешь меня, но это неважно. Я просто рада, что ты здесь’.
Уже отправив его, Художница встревожилась: может, стоило написать как-то иначе? Ещё испугается, примет за маньяка… Но уже через минуту пришёл ответ:
'Привет)) А вот теперь ты точно должна понять, что всё предопределено лишь до некоторой степени. Перекрёсток пройден’.
'Ты меня помнишь?’ – написала похолодевшая Художница.
'Мне снились странные сны, – ответила Арина. – Домик и сад, вишня, малина… Я варю варенье из неё. Я никогда в жизни не варила варенья… А ещё крыжовник. Ты исцарапала себе все руки. А я была почему-то в инвалидной коляске. И розовые мотыльки… Они забирали боль’.
Видимо, на то они и ангелы – хоть земные, хоть небесные – чтобы помнить то, чего человеческой памяти порой не под силу удержать.
'Как ты сейчас? – с трудом попадая по клавишам, спросила Художница. – Боль тебя не беспокоит?’
'Она есть и всегда будет. Но у меня много сил, я борюсь с ней и побеждаю. Не знаю, правда, надолго ли меня хватит. Но вроде справляюсь пока’.
'Ты умница:)’.
Полминуты молчания, полного мельтешения солнечных зайчиков на стене – и Художница прочла новые слова на экране, но при этом ей казалось, будто они раздавались в её голове серебряным звоном: