Взорванная тишина. Иду наперехват. Трое суток норд-оста. И сегодня стреляют.

Рыбин Владимир Алексеевич

Она пожала плечами и ничего не ответила.

Чупренко сам увидел нас в окно, стуча протезом, вышел навстречу, морщась в улыбке, пригласил в дом.

— Мы к вам, Семен Иванович, — сказала Таня. — Вы ведь п-первый старожил в п-поселке, скажите, не помните ли такого человека — Ивана К-Курылева? До войны он тут н-на заставе служил.

— Курылева-то? Как же его не помнить, как же! — обрадовался Чупренко. — Курылева да не помнить! Геройский был человек, геройский.

Мы переглянулись.

— А что

вы о н-нем помните?

— Да все. Старое-то лучше помнится. Куда вчера очки задевал — вышибло, а старое — вот оно…

— Ой, ребята, б-бежать мне надо, — спохватилась Таня. — Но ведь вы расскажете, п-правда?

— Хороший был человек, хороший, — без прежнего воодушевления заговорил Чупренко, проводив Таню глазами. — Помню, еще за Анной Романько ухлестывал. Свадьбу собирались играть, а тут война. Красивая была Анна-то, вот как ваша учительница. Они ведь сродственницы.

Игорь даже, привстал, услышав такое, и расцвел, покраснел весь. Ясное дело, ему эта родственность показалась знаменательной: не удалась любовь одному Курылеву, так, может, удастся другому! И он принялся расспрашивать об этой родственной связи.

— Семен Иванович, — прервал я Игоря, — а не помните ли вы катер в нашей бухте? Он тут в сорок первом разбитый на камнях сидел.

— Как не помнить! Он тогда же и утонул, как Иван тут объявился.

Игорь побледнел, уставился в пол.

— Что же, сам и объявился?

— Сам не сам — не знаю. А только ночью пошел немецкий патруль к берегу, ан нет, не пускают. Мы было обрадовались, когда стрельба началась, думали — наши пришли. А наших-то было всего ничего — один Иван. И откуда он только взялся?!

— Значит, он стрелял?

— А что делать, когда обступили. Был тут гауптман Кемпке, прямо пеной изошел, пока кричал на своих. А они только сунутся, глядишь, кто-то уж лежит. Метко стрелял Иван, это я еще по довоенному знал.

Теперь мы с Игорем переглядывались поуверенней. Все-таки свидетельство: если отбивался, значит, не попал в руки немцев, не предал. И значит, приврал тот, кто писал «быль».

— А вы уверены, что это был именно Иван Курылев? — осторожно спросил я.

— Да ведь назвался.

— Кому?

— Немцам. В переговоры вступил. Сказал, что утром в поселок придет, сдастся. А утром немцы сунулись, а он их пулеметом… Ну а потом я его и сам видал.

— Убитого?

— Зачем? Парламентером к нему ходил… Чего вы уставились? Гауптман Кемпке приказал. Велел записку передать, ультиматум, значит. — Чупренко постучал кулаком по твердому колену. — Тогда у меня своя нога-то была…

Слова обрушивались на нас, как лавина. Не успеешь опомниться от одной новости, как тут тебе вторая и третья.

— Погодите, Семен Иванович! Какой ультиматум?

— Записку. Я ж говорю: гауптман Кемпке послал. Он тут в поселке главным

был. Велел передать в собственные руки обороняющемуся Ивану. Я и пошел с той бумагой, как с белым флагом.

— А что в бумаге?

Он посмотрел на нас снисходительно, как на детей.

— Если вы думаете, молодые люди, что у гауптмана Кемпке можно было своевольничать, так очень даже ошибаетесь.

— Испугались?

Спросил я это, может, самую малость с ехидцей, потому что непонятно было, как это держать в руках такую бумагу и не заглянуть в нее.

Чупренко очень точно уловил это мое ехидство, сразу взъерошился весь, вскочил, забегал по половику, задевая протезом за стулья. На полу лежали, резко контрастируя с сумрачной хатой, полосы солнечного света. И это мелькание из солнца в тень и обратно еще усиливало впечатление его нервозности и суеты.

— Вот что, молодые люди, молодые, да ранние, если думаете, что я пособником немцев стал, так идите вы отсюдова, идите и идите…

— Нельзя же так, — возмутился я. Но было уже поздно.

— Идите и подумайте дорогой, что есть храбрость, а что — глупость. Я и тогда постарее вас был. Пусть-ка приходит ваш начальник, он уж поймет, ему и расскажу.

Наша экспедиция позорно проваливалась. Страшно было подумать, что скажет начальник заставы, когда мы доложим об этом инциденте. А может, ничего не скажет, только посмотрит с укоризной, что ничуть не легче. Может, даже и тяжелее, потому что всегда тяжко, если тобой недоволен человек, которого ты уважаешь.

— Извините, Семен Иванович, — промямлил я. Но он уже ничего не хотел слушать. Покружив вокруг стола и сбив все половики, он нырнул в соседнюю комнату и затих там.

— Н-да, выяснили! — со злостью сказал Игорь, не глядя на меня. — Надо Таню звать, теперь только она поможет.

Уж не знаю, с чего он взял, что Таня окажется красноречивее нас. Наверное, все время думал о ней, вот и сказал. Но, странно, меня как-то не задела эта мысль. Может, потому, что я уже придумал, как обойти строптивого Семена Чупренко.

— Надо разыскать окоп, в котором был Иван. Раскопаем, гильзы найдем, может, и оружие…

У меня не повернулся язык сказать, что там же могут оказаться останки и самого Ивана. Если он погиб в своем окопе, то там его и закопали.

— Как мы найдем? — сказал Игорь.

— А я покажу, — послышался нервный тонкий голосок. В углу сидела Волька, про которую мы совсем забыли за разговором, сосала свою конфету.

— Откуда ты знаешь?

— Дедушка говорил. Ходили купаться в бухту, он и говорил. Я еще гильзу нашла. — Она стремительно нырнула под кровать, громыхнула там каким-то ящиком и протянула нам позеленевшую помятую гильзу, каких теперь не увидишь на заставе, — большую, с узким горлышком для пули.