Взрослые дети, или Инструкция для родителей
Шрифт:
К тому же эмоциональные оргии, столь высоко ценившиеся в субкультуре этого периода, в повседневной жизни выглядели, мягко говоря, неоднозначно. Истерические реакции, почти несвойственные поведению наших бабушек и дедушек, надо признаться, немало поработали над нашими папами и мамами. И многих изменили не в лучшую сторону. Они становились капризными, злопамятными, мелочными и часто прибегали к шантажу и манипуляции. Равнодушное отношение к детям время от времени сменялось повышенным вниманием, когда родители ни с того, ни с сего принимались за «промывку и прополку мозгов» отпрыска: где шляешься, с кем общаешься, не так стоишь, не так сидишь, не так уши держишь. И чем более формальными оказывались «воспитательные акты», тем более подробными были расспросы и тем более бестолковыми — принятые меры. Родители точно
Как же случилось это «перерождение» родительской тактики? А его и не было. Тактика оставалась прежней. Просто ее рамки настолько расширились, что изменили весь воспитательный эффект.
Категорический запрет, наложенный на разрушительные действия, свойственные инфантильному поведению, дает совершенно иной результат, нежели попытка контролировать всю личность путем категорических запретов.
Благодаря такому подходу развивается комплекс силы[83] у родителей – и, как противодействие, комплекс власти у детей. Или комплекс неполноценности, об обладателях которого основатель «индивидуальной психологии» А. Адлер писал: «существует… тип людей, которым человечество и все его проблемы кажутся чужими и далекими. Слишком много занимаясь собой и стремясь к личной власти, но находясь все же в зависимости от людей, они считают их личными врагами, желающими им только худого… Поэтому для нас нет ничего удивительного в том, что многие из этих людей испытывают растущее чувство неполноценности». Так формируется четкая закономерность: авторитарное поведение родителей вызывает протестное поведение детей, но ориентация на авторитарность закрепляется и проявляет себя позднее, когда выросшим детям приходится воспитывать собственных отпрысков. Страшноватая эстафета комплекса неполноценности. Как, спрашивается, такое могло произойти? Да еще на массовом уровне?
Когда выживание в самом примитивном, почти биологическом виде перестало быть основной задачей, возникли – а точнее, вышли из тени — новые механизмы психологической разрядки[84]. И, конечно же, новые сферы интересов и новые формы общения. Но и устаревшие шаблоны поведения, укоренившиеся в сознании – а главное, в подсознании, — никто за ненадобностью «не выкорчевал». Вот почему у поколения 60–х, когда–то беспрекословно выполнявших родительские наказы, сохранилось соответствующее представление об «азах воспитательной науки». И они всерьез рассчитывали на готовность своих детей – то есть нашего поколения — уважать и слушаться без возражений. Причем в любой сфере, которой папа с мамой вознамерились руководить лично – будь то учеба, карьера, дружба или любовь. Но, как выяснилось, многие папы и мамы, обуреваемые жаждой тотального контроля, изрядно просчитались.
Выполнять наказы и приказы, когда кругом война и земля горит под ногами, гораздо проще, чем, как писал М. Жванецкий, «в еще более трудное мирное время. В мирное время возникают самые разные искушения и соблазны, главный из которых – индивидуация. При улучшении условий существования человек всегда усложняет личностные формы мышления и поведения – это исторический факт. То же произошло и в описанном случае. Для самореализации молодым понадобилась свобода. Родителей требование свободы растревожило. И они, под влиянием тревожного состояния, припомнили свое базовое представление о расстановке сил – то есть психологических ролей — в семейных отношениях. А оно, как вы помните, недалеко ушло от «военного образца», гласившего: «хозяин в доме» по сути своей не что иное, как деспот. Тем более, что в первой половине прошлого века смысловое наполнение этого понятия звучало как «полководец и спасатель, единолично вершащий судьбы, координирующий ход событий и отвечающий за результат»; зато во второй половине столетия многих устроило другое наполнение – «капризный истерик–манипулятор, уповающий на любовь родственную, в богатстве и в бедности, покуда смерть не разлучит нас». Его–то старшее поколение, чаще всего, и демонстрировало. Без какого бы то ни было успеха.
Те, кто родился и вырос в «предперестроечное» время, уже не видели практического смысла в тотальном контроле и категорических запретах
Постарайтесь обращаться с вашими детьми соответственно реальной ситуации, а не воображаемому образцу.
И ни в коем случае не настраивайте ребенка на беспрекословное послушание – это чревато появлением в семье нытика, неудачника, вечной жертвы. Но как отличить ситуацию, в которой надо запрещать, от той, в которой запрещать не надо? В детстве, по крайней мере, можно было ориентироваться на физическую опасность: не суй маме фен в ванну, не лезь в работающий миксер, не дразни злую соба–а–а–а–а!!! Ку. А теперь, когда оно выросло и само понимает, кого дразнить и куда лезть?
«Поворотись–ка, сынку. Экий ты смешной стал!»
Если бы мы сумели, объединив представления обоих поколений, создать «среднее психологическое», оно, вероятно, более соответствовало бы реальности, чем категоричные выводы, содержащиеся в обоих «слагаемых». Это обычная реакция на кризис идей. Начнем с той самой конфликтогенной ситуации, которая заставляет детей и родителей по–разному смотреть на одни и те же действия «противоположной стороны»: родители считают свои методы своевременными и разумными, а поведение детей разрушительным; дети – наоборот. Младшие, как правило, защищают свое право на самостоятельный выбор, а старшие тревожатся за «прямой и побочный эффект» от этого выбора. Поэтому родители требуют подчинения, дети – свободы.
Где находится та грань, за которую старшим заходить не стоит – хотя бы ради сохранения авторитета и хороших отношений с младшими? Этой гранью должна стать цель воспитания. Там, где благо ребенка оказывается несущественно, а цель заменяется благом родителя – там следует задержаться и проанализировать свои намерения и потребности. И не впадать в пафосно–ритуальное восприятие себя как Родителя Самоотверженного и Безупречного.
Припомните, не доводилось ли вам наблюдать, как некоторые родители не на жизнь, а на смерть боролись за свой имидж? И весьма своеобразным методом. Например, с помощью истерических или агрессивных выбросов, направленных на достижение «статусного благоговения», «суперуважительного отношения». И притом не желая понять простую вещь: в силу исторических, а также ментальных перемен, семье уже не нужен ни патриарх, ни матриарх, ни фюрер вообще. Нужен партнер, равноправный и правомочный.
Главная задача человека, достигшего «среднего родительского возраста» (скажем, от тридцати пяти и выше), состоит именно в том, чтобы осознать: «эпические (или, если хотите, примитивно–героические) времена» прошли, и прошли безвозвратно. Выживание в форме добывания пищи, крова, тепла уже не носит повального характера. В нем, конечно, бывает нужда – в отдельные моменты, в отдельных регионах. В экстремальных условиях. А в целом по стране берет свое обычный… посттравматический синдром. Его еще называют кризисом. То есть до сих пор страна поэтапно переживала катаклизм, инкубационный период, переломный период, ремиссию, а теперь наступил этот синдром. С которым тоже надо учиться жить.
Это, надо признать, проблема не из легких: на посттравматической стадии и у индивида, и у социума обостряются все хвори, раньше прятавшиеся, потому что всем было не до них. Бесконечная череда мелких изматывающих недомоганий изрядно мешает жить. Реальность преподносит одно за другим путаные, неприятные «уравнения», ответ на каждое из которых приходится искать самому. Вот почему люди неустанно ищут «релаксанты» — подходящие способы «забыться и заснуть», отрешившись от действительности, назойливой и вредной, будто самая нелюбимая училка. Отсюда и распространенное увлечение мистицизмом. Кто–то прибегает к помощи православия, другие следуют путями йоги, фэн–шуя или вовсе какого–нибудь зороастризма.