Взрослые игры
Шрифт:
Ее глаза едва не вылезли из глазниц, но затем она быстро овладела собой и
вернулась к нейтральному выражению лица.
– Интересно.
– Интересно? – спросил я, сужая глаза. – С чего бы?
– Без причины.
– Риз...
– Ничего особенного, правда. Просто... твой отец – очень милый, красивый,
обаятельный парень. В этом у вас нет ничего общего, совсем ничего. Никогда бы не
подумала, что ты его родственник. Нисколечко. Вообще
– Чееерт, – рассмеялся я. – К твоему сведению, я похож на маму. Так ты хочешь
услышать эту историю или нет?
– Извини. Продолжай.
– Спасибо. Я не хотел работать в дилерском центре, так что оставалась армия. Я
многому научился, многое видел, накопил немного денег, немного послал домой, чтобы
помочь своей семье. Ни о чем не жалею.
– Значит, ты этим наслаждался?
Я усмехнулся.
– Я это любил. Я путешествовал по таким местам, которые даже трудно
представить, делая то, что мне нравилось – работал с машинами. Я могу собрать или
исправить двигатель для чего угодно. Механика жизненно важна для военных, особенно
в зоне военных действий, с ограниченными ресурсами. И определенно, я побывал в
опасности.
Глаза Риз расширились.
– Бьюсь об заклад, что так и есть. Так почему ты ушел? Из-за ноги?
Ее голос смягчился, задавая этот вопрос. У меня не создалось впечатления, что ей
было неловко. Она подумала, что это может быть очень деликатной для меня темой. И в
каком-то смысле так и было, но ее подход меня совсем не раздражал.
– Да, – кивнул я, расслабляясь и откидываясь на спинку стула. – У меня было
задание моей мечты – ремонт вертолета. Крутой «Апачи». Мне и моей команде нужно
было убедиться, что он функционирует, и восстановить эту сломанную птичку. Мы не
могли оставить вертолет там, чтобы его использовали против нас. Мы его нашли.
Починили. Подняли его в воздух, чтобы лететь обратно, и поняли что мы не одни. Ммм…
короче говоря, противник начал в нас стрелять, а затем произошло крушение. Мне
повезло. Половина ноги – это все, что я потерял. Остальные, кто был на этом задании, не
были столь везучими.
– Это ужасно, – тихо сказала она, покачав головой. – Ты все еще об этом думаешь?
Кошмары? Проблемы со сном?
– Из-за аварии и сражений?
Риз кивнула.
– Нет, не совсем. Думаю, с этим мне тоже повезло, потому что у меня нет
кошмаров, я не боюсь громких звуков... нет никаких «спусковых крючков», ничего
подобного. Я знаю, так бывает не у всех, кто пережил нечто травмирующее. Я просто
счастлив,
И снова она кивнула.
– Я понимаю. И ты нашел то, что тебе нравится, и это может стать твоей карьерой.
Я знаю, что ты хочешь диплом по машиностроению. И почти закончил обучение.
– Значит, ты меня оценивала, да?
Она сморщила нос.
– Нет... да, – она засмеялась. – Я большая девочка, я могу признать свое
любопытство. Мне интересно, как ты можешь так красноречиво описывать свои взгляды, которые не пропитаны патриархатом, и все же быть... собой.
Мы оба рассмеялись, и я покачал головой.
– Как я уже говорил, я просто написал, что думал. Я должен был высказать свое
мнение, что я и сделал. Когда я рос, моя мама никогда не высказывалась на темы типа
«место женщины» или «а вот белые девушки». Не сказать, что мой отец был за это, но
именно моя мать вдолбила это в нас. Ценность того, что мы – афроамериканцы. Ценность
чернокожей женщины как человека и партнера, а не то, сколько секса ты от нее получишь
или не получишь, или умеет ли она готовить, и всякое такое. Просто то, что должно быть
здравым смыслом. И каждое субботнее утро мы всей семьей завтракали в «Tones & Tomes»
– Я там бывала в воскресенье днем, – сказала Риз, улыбаясь. – Я, моя мать, моя
лучшая подруга и ее мать. Это был наш еженедельный «девчачий день».
– Вот видишь? Мое мировоззрение произрастало из того же места, что и твое. От
мамы, которой было все до одного места.
Она кивнула.
– Так и есть.
Некоторое время мы молчали, затем я снова наклонился вперед и спросил:
– А что насчет тебя?
Риз подняла бровь.
– А что насчет меня?
– Какая у тебя история? Я рассказал тебе мою сокращенную биографию, и теперь
хочу услышать твою.
Она съежилась.
– Ох. Гм... на самом деле, у меня ее нет.
– Чушь. Прекрати увиливать.
Покачав головой, она рассмеялась, затем наклонилась вперед, прижала локти к
темной поверхности стола и положила подбородок на руки.
– Эм... Единственный ребенок. Родители развелись, когда мне было четырнадцать
лет. Мой отец был исполнителем джаза. «The Reggie Alston Band». Большой мечтатель и
креативный человек, и он вселил все это в меня. Любовь к преподаванию передалась от
мамы. Эм-м, когда мне было двадцать лет, он умер. И это разбило мне сердце, потому что
я любила своего папу. Я все еще нуждалась в папе.