Взрослые люди (сборник)
Шрифт:
– Бедная Люба, – обнял ее за плечо Николай Петрович. – Но я не виноват. Ваша мама первая начала.
Люба придвинулась к нему поближе и сказала:
– То есть профессор Кошкин, мой дедушка, соблазнил девчонку-гардеробщицу. Или она его, неважно. Она залетела. Он к ней сильно проникся. Всё это – на глазах своей дочери Кати, она учится тут же. Катя на его стороне. Раз она ухаживает за беременной Леночкой и везет ее в роддом. Леночка умирает, он заставляет Катю удочерить девочку, то есть меня. То есть я – мамина сестра на самом деле? Вы это хотите сказать?
– Вы это сами сказали, – усмехнулся
– А я спрашивала маму, почему у меня отчество тоже Дмитриевна, – вздохнула Люба, – а она говорила, что так часто бывает. Что незамужняя женщина дает приемному ребенку свое отчество. Если отца нет или светить неохота. Я знаю примеры, кстати!
– Я тоже, – сказал Николай Петрович.
– Значит, – Люба дожевала шоколад, – я на самом деле ее сестра. Класс.
– Нет! – вдруг раздалось сзади.
Они вздрогнули и обернулись. У ограды стояла Екатерина Дмитриевна.
– Нет! – повторила она. – Ты – моя родная дочь!
the beginning of an affair. Ранняя осень, старая дача
8. Детки в клетке
– Это я виновата, – сказала Люба в ответ на взгляд Николая Петровича. – Я тут же маме позвонила. Страшно же – на кладбище встречаться…
Николай Петрович промолчал. Он смотрел на Екатерину Дмитриевну. Он впервые видел ее при свете дня: когда они встречались в ресторане, там был полумрак. Она была очень хороша: большеглазая, с греческим носом, четкими губами. Длинная шея, гладкая прическа. Похожа на старинную камею. Или на профиль, выбитый на этой могиле.
Екатерина Дмитриевна зашла в ограду, села и похлопала ладонями по лавочке. Люба и Николай Петрович сели по бокам.
– Детки мои дорогие, – сказала она, обняв их за плечи.
– Я вам в детки не гожусь, – сказал он. – Как-то вам рановато.
– В старой Франции этому никто бы не удивился, – засмеялась она и погладила его плечо. – Но представьте себе, дорогие детки, точно такой же день, но двадцать три года назад. Ранняя осень. Старая дача. Огромный бревенчатый дом, когда-то принадлежавший дедушке-академику, любимцу Сталина. Сейчас там живут: папа – пожилой профессор, сильно придавленный дедушкиным величием; мама – на пару лет старше папы, красивая и своенравная, недовольная папой. И дочка, перешла на пятый курс. Суббота. Весь день папа и мама ссорятся, обзывают друг друга ужасными словами. Дочка слышит это со второго этажа. Мама уезжает. Хлопает дверца машины, скрипят ворота.
Проходит часа два. Еще не вечер.
Папа поднимается наверх. У него в руках бутылка вина, два стакана. В карманах яблоки. Папа жалуется на жизнь. Кладет голову дочке на плечо. Дочка его гладит. Папа ее обнимает. Она его целует в щечку, говорит что-то утешительное. Он становится перед ней на колени, обнимает ее ноги, целует в живот и ниже. Дочка визжит, пытается убежать.
«Я тебе сейчас всё расскажу!» – кричит папа, схватив ее и швырнув на тахту.
Папа говорит, что она – не его дочь.
И более того. У мамы была в отделе лаборантка. Молоденькая девочка, приезжая. Вдруг она от кого-то залетела. Пузо растет, никого нету. Мама стала ее подкармливать.
«Ты не только не моя, ты даже не ее дочь! – сказал папа. – Я тебя люблю уже десять лет. Мы поженимся. С ней я разведусь. Я скоро умру. Ты будешь хозяйкой всего. Но дай мне хоть пять, хоть три года счастья!»
– Но дочка, то есть я, – продолжала Екатерина Дмитриевна, – стукнула его кулаком в лицо, вырвалась, выскочила из дома и побежала на станцию.
Куда бежать? К кому? Ведь я одна на целом свете.
И вдруг я вспомнила, что у папы есть сводный брат. По отцу. Бестолочь и пьяница. Поэт Данила Кошкин. Лысый и мерзкий. Я знала его адрес и телефон. Я писала курсовую про поэзию советского андерграунда. Брала у него интервью. Он лапал меня за коленки.
Я выскочила из калитки и побежала на станцию.
the beginning of an affair. Чистая правда со временем
9. Ни писем, ни стихов
– Значит, ты мне врала? – Люба встала со скамейки.
– Ну, почему же, – усмехнулась Екатерина Дмитриевна. – Ты же звала меня «мама». Вот я и есть твоя мама. На самом деле.
– Жалко, – легко вздохнула Люба. – Я, мама, любила тебя, но и Леночку тоже. Я про нее все время думала. Про ее жизнь. Про того человека. Фантазировала…
– Про какого человека?
– Ну, от которого она забеременела. То есть про своего отца… Жалко. Зачем ты все это рассказала?
– Фантазируй дальше, – жестко сказала Екатерина Дмитриевна. – Про Леночку, которая на самом деле твоя бабушка. Если, конечно, моя мама – моя, так сказать, мама – говорила правду. Но я не буду искать мамин анализ крови…
– Зачем был этот бред? – воскликнула Люба. – Почему я не могла быть просто твоей дочкой? Без Леночки?
Екатерина Дмитриевна продолжала держать руку на плече Николая Петровича. Ему было приятно, но странно.
– Постараюсь объяснить, – сказала она. – Я вернулась домой через месяц. Поразительно, что меня никто не искал. Это был мой первый вопрос маме с папой, когда я, грязная и нечесаная, вошла в комнату, где они пили красное вино и закусывали яблоками. Они стали много пить к старости. Я спросила: «Почему вы меня не искали?» Папа сказал: «Ты уже взрослая». – «Такая взрослая, что даже беременная», – и всё им рассказала. «Надо избавляться, это инцест!» – сказала мама. «Не пугай девочку, – сказал папа. – Она всё знает, я всё ей объяснил».
Итак. Объявлять, что я родила от дяди – позор и кошмар. Объявлять, что он мне не дядя, а мама с папой на самом деле приемные – тоже нельзя. Быстро найти жениха, прикрыть грех? После месяца жизни с Данилой Кошкиным я возненавидела мужчин как биологический феномен.
В марте я досрочно защитила диплом. А в июне родила девочку.
– А Данила Кошкин не мешал? – спросил Николай Петрович.
– Милый мой, – Екатерина Дмитриевна нежно погладила его по плечу, – в стране, где есть двадцать тысяч биатлонистов, никто никому не может серьезно помешать.