Взрослые сказки
Шрифт:
сквозь сплошной ненорматив.
А Ёжик, в оправдание своё: -
«Да это Белка спортила её.
Такую ценность нет чтоб поберечь, -
её к ответу надо бы привлечь:
орехи дура вздумала колоть!
У ней ума куриная щепоть», -
скукожился [4] , надрывно заикал
и со служебной лестницы упал.
Теперь в убогой дворницкой живёт
и министерский двор весь день метёт.
Метёлку пуще глаза бережёт:
4
Скукожиться –
вдруг пропадёт, – сортиры мыть пойдёт.
Старик и молодое тело
Заря за окнами горит.
Старуха раньше деда встала,
тот, прозевавшись, говорит:
«Ты б червячков мне накопала,
пойду-ка рыбки наловлю,
а ты наваришь нам ушицы,
я к ней чекушечку куплю
сорокоградусной водицы».
Пришёл старик на бережок,
сел, поудобней, на поддёвку
и, поплевавши на крючок,
стал терпеливо ждать поклёвку.
Денёк июльский припекал,
глядел старик на гладь пустую
и незаметно задремал,
повесив голову седую.
И вот задёргалась уда,
старик чуть в воду не свалился:
где был крючок, кусок пруда
весь забурлил, зазолотился…
Дед ахнул: «Господи, еси! [5]–
из вод, бурливых, не моргая, -
«Что пожелаешь, то проси!
–
Плотвица молвит, Золотая.
–
5
Еси – ты есть – старославянское.
Чего застыл, как истукан?
С меня ухи как с кильки жалкой!
–
старик подумал: зря стакан
на грудь принял перед рыбалкой.
–
Сними с крючка – отпустишь ты.
я доброту твою запомню
и голубой твоей мечты
желанье с радостью исполню».
А к слову, – дед тот с детства знал
одну историю чудную:
он сказку Пушкина читал
про диво – Рыбку Золотую.
Тут чёрт и дёрнул за язык:
«Старуха страсть как надоела, -
и смело выпятив кадык, -
теперь хочу младого тела!» -
«Ну что ж, потом не пожалей!
–
в ответ Плотвица рассмеялась.
–
Чего стоишь? Беги скорей:
оно тебя уже заждалось», -
и золотым блеснув хвостом
Плотва в глубокий омут смылась,
а дед, хватая воздух ртом,
решил, что та ему приснилось.
До деревеньки путь далёк.
Бредёт старик, скребёт макушку,
так случай тот его увлёк,
что позабыл он про чекушку:
«Останусь
и ладно: борщ старуха сварит,
щи с мясом тоже неплохи…
Видать к грозе так сильно парит».
У деда радуга в глазах:
в его избе сидит девица,
вся в мини юбке, в каблуках,
под ноль острижена косица.
«А где старуха-то моя?
Неужто с горя удавилась?!
Неужто стал убивец я?!»
Девица, хмыкнув, удивилась:
«Из-за такого в петлю лезть
и в омут с берега кидаться?
Не про тебя такая честь,
чтоб с жизнью с горюшка расстаться.
Ну что уставился? Ступай, -
не видишь: ногти в маникюре?
–
скорей готовь и подавай
мне борщ и кнели [6] во фритюре».
Старик отправился к плите
и с непривычки весь убился!
Девица съела блюда те, -
он спать голодный завалился.
Средь ночи к ней: «С ума свела!
Послушай как трепещет сердце!»
Та на сундук перелегла
и провалилась в сон младенца.
6
Кнели – фрикадельки.
И потянулись день за днём…
Его уделом кухня стала;
краса не думала о нём:
в салонах модных пропадала.
Теперь порядка нет в дому, -
гроша такая жизнь не стоит:
не это тело, – дед ему
трусы стирает, есть готовит.
Упрётся в телек и сидит
журналы модные листает,
поест, попьёт и улетит, -
кто знает, где она летает.
Не хочет шить, носки вязать,
ей не нужна библиотека:
тощища классиков читать, -
шагни шажок… и дискотека.
Он ей: «Сынка давай родим»;
она ему: «Рехнулся старый,
давай телегу продадим,
слетаем в Карловые Вары!»
Он ей: «В избушке приберись»;
она ему: «Сам приберёшься,
и внешним обликом займись,
когда из булочной вернёшься».
И стал старик несчастней всех,
тоска грызёт, ему не спится, -
с утра опять горячий цех, -
уж так прожорлива девица:
то ей шарлотку, то жульен,
а от гороха нос воротит
и объясняет это тем:
горох полнит и воздух портит.
И к телу бедного, – ни-ни!
–
как ни просил, не подпускала:
то вдруг критические дни,
то вся от шопинга устала.
Терпел-терпел и осерчал,
взашей девицу эту выгнал,
так по старухе заскучал,
что просто весь в осадок выпал.
Едва доплёлся до пруда:
«Явись, Плотвица Золотая!
–
и вскоре вспенилась вода,
дед грянул оземь: – Умоляю,