Взрыв произойдет сегодня (сборник)
Шрифт:
— Вы на паровозный дымок обратите внимание, товарищ майор, — вывел Булавина из задумчивости голос Сотникова.
Поезд шел теперь по закруглению, и локомотив хорошо был виден с площадки вагона, на которой находились Булавин с Сотниковым. Майор взглянул на трубу паровоза и заметил частые выхлопы отработанного пара, слегка сероватого от легких примесей дыма.
— Отличное сгорание, — удовлетворенно заметил главный кондуктор. — Умеют топить ребята!
Булавину понравилась эта глубокая заинтересованность главного кондуктора в работе паровозной бригады,
— С такой бригадой, — неторопливо продолжал Сотников, — не страшно, даже когда фашистские стервятники вдруг обрушатся. Мы хоть и накрепко с рельсами связаны, но не беспомощны перед врагом. Маневрируем, увертываемся от его бомб. Нелегкое, конечно, это дело. Невредимыми уйти из-под бомбежки не всегда ведь удается…
И старик нахмурился, вспоминая что-то. В уголках его глаз резче обозначились глубокие, похожие на трещины, морщины.
Поезд шел теперь под уклон, и скорость его все возрастала. Хмурый сосновый бор в легкой дымке тумана, голые поля, еще не прикрытые снегом, небольшие поселки с дымящимися трубами, отдельные домики, группы деревьев и черные от грязи дороги — все это, медленно у горизонта и стремительно вблизи полотна железной дороги, разворачивалось перед глазами майора Булавина.
Рассеянно поглядывая на этот вращающийся пейзаж, Евгений Андреевич все с большим интересом прислушивался к словам Сотникова. Майор считал совершенно необходимым для успеха своей работы знать все, чем жила его станция, и он никогда не упускал случая побеседовать с местными железнодорожниками. Это давало ему возможность быть в курсе событий не только производственной, но и личной их жизни. С особенным вниманием относился Булавин ко всему новому, что рождалось на станции Воеводино.
— Не слыхали вы, Никандр Филимонович, — спросил он Сотникова, — как там у паровозников с их лекторием? Не охладели они к этому делу?
— Ну что вы, товарищ майор? — удивился Сотников. — Все больший размах оно приобретает. Вначале, когда Сергей Доронин только подал мысль о таком лектории, действительно, с большой опаской отнеслись к ней некоторые. Война, мол, а вы академии тут затеваете. Мыслимое ли это дело? А Сергей им в ответ: потому, говорит, и затеваем, что война. Хотим, говорит, через лекторий опыт передовых машинистов обнародовать, научить и других лучше работать и тем помочь фронту.
Булавин давно уже знал и от самого Доронина, и от других машинистов об этом лектории, созданном при техническом кабинете паровозного депо, но ему любопытно было послушать, как к этой затее относится главный кондуктор — человек трезвый, рассудительный, хорошо знающий настроения местных железнодорожников.
— По-вашему, значит, дело стоящее? — снова спросил Булавин, внимательно разглядывая суровое, обветренное лицо Никандра Филимоновича.
— Как же не стоящее, если в депо нашем каждый день растет число тяжеловесников? Должен вам сообщить к тому же, что и моя кондукторская бригада аккуратно посещает лекторий Доронина.
Сказав это, главный кондуктор поднялся
— Ну, а вы-то почему лекторием машинистов так интересуетесь? — не без удивления спросил Булавин, когда главный кондуктор вернулся на свое место.
— А потому, видите ли, что прямая у нас, у кондукторских бригад, связь с паровозниками, — убежденно заявил Сотников. — Стоит мне или, скажем, хвостовому кондуктору недосмотреть за составом — и сразу вся успешная работа машиниста пойдет насмарку. Поезд из-за неисправности любого вагона придется остановить на ближайшей станции, а то и вовсе в пути. Вот и прощай тогда график!
Помолчав немного, настороженно прислушиваясь к паровозному свисту, Никандр Филимонович продолжал свои рассуждения:
— Ну, а наша кондукторская бригада от паровозной зависит еще больше. Разве можем мы в связи с этим не интересоваться, каким образом собираются машинисты водить скоростные тяжеловесные поезда? Вот и ходим в их лекторий. И можете не сомневаться: хорошо теперь знаем, где Сергей Доронин думает разгон поезду дать, где придержать его.
— Но ведь вам, человеку далеко уже не молодому, просто физически нелегко посещать этот лекторий?
— А кому же нынче легко? — удивленно поднял мохнатые брови главный кондуктор. — Солдатам на фронте легче разве? А со стороны, действительно, кое-кто может подумать: к чему, мол, старику эта академия? Вот сосед мой, к примеру, Аркадий Илларионович Гаевой, никак не может этого уразуметь. А у меня, сами знаете, сыновья на фронте…
Никандр Филимонович, прищурясь, пристально посмотрел на Евгения Булавина и, расстегнув шинель, достал из кармана гимнастерки аккуратно сложенный треугольничек.
— Вот вчера только от меньшого своего получил, — сказал он, разворачивая и протягивая майору исписанный листок. — Хоть и не жалуется ни на что, но сам-то я не понимаю разве, как им там нелегко?
Расценщик Гаевой
Комната, в которой работал Гаевой — расценщик паровозного депо, была совсем маленькой. Тут стояли всего два стола да шкаф с делами. Единственное окно было до половины занавешено газетой, так как находилось на первом этаже и в него могли заглядывать любопытные.
Лысоватый, гладко выбритый, застегнутый на все крючки и пуговицы форменной гимнастерки, Гаевой сидел за столом и с удивлением смотрел на своего помощника Семена Алешина, худощавого парня с всклокоченной ярко-рыжей шевелюрой и сердитым выражением лица.
— Чему же ты удивляешься, Семен? — спрашивал он Алешина, разглаживая на столе замусоленные листки нарядов. — Почему не веришь, что Галкин сто сорок процентов вырабатывает?
— Да потому, что лодырь он, этот ваш Галкин, — раздраженно отозвался Алешин, глядя исподлобья на Гаевого. — Он и ста-то процентов никогда не вырабатывал. Разобраться еще надо, откуда у него теперь сто сорок.