Взрыв
Шрифт:
Хаблак оживился:
— И вас никто тут не знает…
— А и в самом деле, — решил Стефурак, — областных организаций навалом, и мы с тобой из областного, как это называется, отдела охраны природы? Или памятников старины?
— Общества охотников…
— Подходит: шатайся в селе и по горам сколько влезет. Никаких подозрений. Сейчас договоримся в райисполкома, позвонят в сельсовет, нас там устроят…
— Желательно поближе к дому того бригадира. Кстати, как оп, надежен?
— В райотделе ему доверяют.
Соколивка, горное село, лежало по обеим сторонам шоссе, ведущего
Наконец добрались до леса, где паслись, позванивая колокольчиками, коровы. Огляделись вокруг, и Хаблак почувствовал: большего простора и красоты не видел за всю свою жизнь. Сине-зеленые горы, воздух, напоенный запахами сена, далекие полонины, хаты с блестящими, будто церковные купола, кровлями и уютный, умиротворяющий перезвон колокольчиков.
Стоял и думал: стоит сделать несколько быстрых шагов — и кажется, взлетишь над этим бескрайним простором, тело вроде бы стало невесомым. Хаблак поднял руки, но Стефурак вернул его на землю.
— Ишь как поблескивает… — молвил, обведя рукою видневшиеся под горой хаты, — На сколько тысяч!
— И сколько самолетов можно было бы из этого алюминия построить! — Хаблак почувствовал, что от его поэтического настроения не осталось и следа.
— Нет, ты мне вот что скажи! — рассердился Стефурак. — Почему на этом алюминии спекулянты зарабатывают, а не государство? Ну поймаем мы нескольких мошенников, думаешь, прекратят алюминием дома крыть? Ничего подобного! Другие спекулянты найдутся, а где они этот алюминий возьмут? У государства, где же еще? Так не проще было бы кое-кому мозгой пошевелить и этот алюминий сюда бросить, а дивиденды в государственный карман положить?
Хаблак решил, что в этих рассуждениях Стефурака есть доля истины, ведь и он думал приблизительно так же, но что мог поделать? Пожал плечами и стал спускаться с горы, уже не любуясь карпатскими пейзажами.
Полночи они не спали, ожидая сигнала. Оказалось, напрасно — спекулянты так и не появились. Заснули уже после трех, а встали лишь в начале десятого. Но еще не было десяти, как они уже выехали в Верховину.
Шоссе — разбитый лесовозами асфальт — пролегло, как большинство горных дорог, вдоль русла речки. Хаблак не переставал ахать и охать, поражаясь красотой окружающего ландшафта. Стефурак лишь покровительственно усмехался, слушая эти возгласы, он-то знал, что за очередным поворотом дороги пейзаж, пожалуй, еще лучше, а дальше, за Верховиной, когда начнется подъем к перевалу и где изящные карпатские ели нависают над самой дорогой или вдруг разбегаются, уступив место не менее живописным пастбищам, можно останавливаться чуть
А вот самым неожиданным образом вписался в пейзаж дед в черной фетровой шляпе с обвисшими полями и, невзирая на летнюю жару, в невероятно красочном наряде — гонит двух баранов. Почтительно снял шляпу и поклонился незнакомцам в машине не потому, что заискивал перед ними, он вообще никогда и ни перед кемне заискивал, просто привык уважать человека и радоваться общению с ним.
Гостиница «Беркут» прижалась к асфальту дороги на самом перевале, отсюда начинались спуски и на Закарпатье, и на Прикарпатье, а вокруг трехэтажного деревянного оригинальной архитектуры — под старину, но с элементами модерна — строения виднелись на горных склонах ели. Наверно, в непогоду на них лежали тучи, но сейчас сияло солнце, и лишь одно маленькое облачко клубилось совсем по соседству.
В вестибюле гостиницы стоял на задних лапах большой бурый медведь — чучело, разумеется, — он скалил зубы и то ли приветливо улыбался постояльцам, то ли угрожал им — этот, возможно, последний карпатский медведь. Хаблак где-то читал, что таких зверей тут уже почти истребили.
За гостиничной стойкой сидели две женщины, скучая в эти полуденные часы: ночные постояльцы уже уехали, а очередная волна посетителей ожидалась лишь вечером. Хаблак заметил, как стреляют любопытными взглядами в него и Стефурака, видно, не прочь завести какую-нибудь легкую беседу, но майор пресек их любопытство (или наоборот— значительно усилил его), показав удостоверение и фотографию Манжулы. Сказал:
— В середине мая жил в вашей гостинице этот гражданин. Зовут его Михаил Никитич Манжула. Не припомните ли?
Женщины оживленно переглянулись: милиция, да еще и фотография их бывшего постояльца, — это обещало если не приключение, то, по крайней мере, хоть мимолетное нарушение их однообразно протекающей жизни. Начали рассматривать снимок, нетерпеливо отбирая друг у друга.
Старшая и более миловидная покачала головой и спросила у чернявой длинноносой:
— Ты узнаешь этого Манжулу? Мне страшно интересно, но что-то не припоминаю…
— Неужели забыла? Из двухкомнатного люкса на третьем этаже, да он еще носил нам мороженое из ресторана.
— В зеленом пуловере?
— Да. Помнишь, когда-то появился в белых джинсах? Такие только на ярмарке в Косове и встретишь.
— Итак, девушки, вижу, вы вспомнили Манжулу. Теперь у меня к вам несколько вопросов, — перебил их Хаблак.
— Пожалуйста, просим вас. — Э т о сказала длинноносая.
А миловидная не без игривости возразила:
— Да что мы помним!.. Ведь в мае…
— Ну как же, вспомнили все-таки, что жил в люксе, даже в каких джинсах ходил. А теперь скажите: он один жил?
— Один, — не раздумывая ответила длинноносая.
— И никто у него не ночевал?
— А у нас не разрешается.
— Это — женщинам, а товарищи к нему не приезжали?
— И мужчинам не разрешено.
— Бывают же исключения.
— Конечно, бывают, — согласилась легко, — но мы у таких людей документы берем, у нас ведь строго… Есть указания, и мы не нарушаем.