Взрыв
Шрифт:
– Бог шельму метит, – процедил сквозь зубы Моряк и сплюнул под ноги.
– Откуда известно, что он предатель? – спросил Выркович. Несчастный вид Танкиста, превратившегося буквально в тень, вызывал острую жалость.
– Жаба в доверительной беседе сообщил, – хихикнул Моряк. – Но, если серьезно, то зря подачки не делают.
– На мне тоже кандалов нет, но это не значит…
– Не сравнивайся со всяким. Тебя по малолетству и хлипкости не заковали. Носом не вышел. А этого, – кивнул он в сторону Танкиста, – обозначили, чтобы всех оповестить.
В
– Тебе плохо? – спросил подбежавший Выркович.
– Ничего, пройдет, – прохрипел Танкист, пытаясь справиться с приступом кашля. Кожа на лице была мертвенно-бледной, высохшей. Из глаз-щелочек бил угасающий жар.
Подошли несколько пленных, окружили.
– Эко его, беднягу, – сказал кто-то жалостливо. – Может, помочь чем?
– Отхлынь, ребята, – раздался резкий окрик Моряка. – Он же нас всех, сука, заложил!
Танкист вздрогнул, затравленно оглянулся. Взгляд стал жестким. Губы дрогнули, но не произнесли ни слова.
Послышался окрик охранника, приказывающий разойтись. Путаясь в цепях, пленные поспешили вернуться на протоптанную по кругу дорожку: кому охота получить прикладом по голове.
Солнце ушло за высокую стену крепости, и даже отблески его, заплутавшиеся в заснеженных горах, не попадали в оконце тюрьмы. Камера постепенно наполнялась сумерками, не принесшими ни малейшей прохлады. Весь день ветер дул с востока, навевая обжигающее дыхание тропических джунглей. Зной настолько раскалил землю, что она еще долго после конца дня источала удушливый жар.
Полуян сидел возле старшины и время от времени смачивал ему лоб водой, зачерпывая ее из глиняной миски. Днем Пушника в очередной раз таскали на допрос с пристрастием и принесли оттуда в беспамятстве.
Выркович подсел к сержанту, тихо спросил:
– Ну, как он?
– Плох, дальше некуда… Что там на воле? Добре сгулял?
– Танкист упал. Я помог ему встать.
– Загинается хлопед. Негоже его оставлять в одиночестве.
– Моряк его поносил, как последнюю дворнягу. А Связист усомнился…
– Правильно. Нам кучней держаться надо. Последнее дело в плену к своим пристебаться.
– Ты, Ян, большой, сильный. Ты все выдержишь, а если меня начнут пытать…
– Авось пронесет. А Связист, похоже, парень крепкий и дорого бы дал за обратный ход. Такой может нам сгодиться.
– Для чего?
– На всякий случай, – ушел от ответа Полуян.
– А когда бежать будем, ночью?.. Ночью лучше!
– Фу ты, бисова душа! – возмутился Полуян. – Вин вже кошелку собрал!
– Значит, я угадал?
– Логично мыслишь, парубок, но язык твой без костей большие опасения вызывает.
– Товарищ сержант, – взмолился Выркович. – Я за вас голову прозаложу, не дрогну.
– Пусть будет по-твоему, – сказал Полуян неохотно. – Завтра постарайся войти в контакт с афганцами, ну, с теми, что за решеткой.
– Зачем
– А кто с местным населением будет балакать?.. Одного человека покажу. Породистый такой, в летах. Его Акаром кличут.
– Если вы его знаете, может, он вам больше доверится? – опасливо спросил Выркович. Он уже пожалел, что втянулся в историю.
– Дюже габаритный я, внимание привлекаю. А ты ще пацан, подойдешь незаметно. Передашь Акару от Мишки привет и постарайся получить ответ. Сдается мне, афганец русский знает.
– Сделаю, как велишь, Ян. Ты, пожалуйста, доверяй мне. Пожалуйста…
Выркович преданно смотрел в мутные глаза сержанта, повторял, как заклинание, признания в любви, а сам думал: «Почему здесь никто никому, не верит? Каждый сам по себе. Людьми руководит какой-то утробный страх». Сашок о себе правду знает, но за других поручиться не может. Даже за сержанта, хоть и знаком по той, прежней жизни. И все же Полуян – единственная зацепка. Без него пропадешь. Не останется даже имени в памяти людей. До Вырковича ли, если об афганской войне даже в Союзе ничего не пишут. Столько ребят сгинуло, покалечено, а все секреты. Что ж говорить о пленных?
С такими мыслями Александр, добравшись до подстилки, стал засыпать. И снова увидел Олесю. Почему она стоит посреди заросшего бурьяном поля? Почему прощально машет рукой? В глазах-васильках тоска. Губы, как у старухи, скорбно поджаты. О чем она плачет, не раскрывая рта, – протяжно, приглушенно?.. Негромкий щемящий вой разрывал душу, неумолимо вползал в уши.
Александр привстал, прислушался, втайне надеясь, что плач приснился. Звуки шли из дальнего угла, где отдельно от всех лежал Танкист. Александр вскочил, подошел к нему. В блеклом свете лампочки увидел лицо, залитое слезами. Бесплотное тело Танкиста сотрясала мелкая дрожь.
– Ты что? – растерянно спросил Выркович, схватив Танкиста за плечо.
Тот разлепил веки, испуганно отшатнулся:
– Уйди. Не тронь…
– Может, надо чего? Так я…
– Сон привиделся, – ответил Танкист. – Страшный…
– Бывает. Мне тоже приснилось, будто с Олесей прощался. Олеся – подружка моя. И еще мама…
– А я сына видел, – признался Танкист.
– У тебя есть сын? Взрослый?
– Два годика было. Ходил уже. Смешной такой…
– Вернешься, в школу поведешь.
– Нет, – сказал Танкист и отвернулся.
– В школу теперь по новым правилам шестилеток принимают.
– Не увижу я его больше.
– Зря ты… – Выркович помолчал и, нарушив слово, данное Полуяну, шепнул: – Ребята побег организуют.
– Не выйдет, так и скажи прапору, – покачал головой Танкист. – Я трижды бежал. Последний раз пистолет добыл, почти до самой границы дошел…
– Ух ты, здорово! Как же снова влип?
– Так уж получилось. Мальчонку местного встретил. Черный, как головешка из потухшего костра. В драной одежонке. За спиной – вязанка хвороста, тяжелая… Мне бы придушить гаденыша, да рука не поднялась.