Взять живым! (сборник)
Шрифт:
Василий тихо побрел вдоль старых могил, читая фамилии. «Может быть, наши ребята – Карапетян, Сабуров, Синицкий – здесь похоронены? Хотя едва ли. Они же не были ранены. Их сразу. Где-нибудь в братской могиле зарыты». Ромашкин вдруг оторопел, увидев свою фамилию. Еще раз прочитал: «Рядовой Ромашкин В.М.» Что-то холодное побежало от ног к сердцу. «Рядовой… В.М. – Владимир Михайлович… не может быть! Почему не может? Всего три дня пролежал Гасанов, и вынесли. Теперь ляжет вот в ту могилу, которую роют, и завтра уже будет написано: „Гасанов”. Так и не узнал, что у него нет ноги…» Василий
Василий побежал в госпиталь, влетел к лечащему врачу.
– Почему такой взъерошенный? – спросил военврач, привыкший видеть его спокойным.
– Вы не помните раненого Ромашкина? Пожилой такой. Худощавый, высокий. Его здесь лечили… Он там похоронен. Инициалы совпадают – В.М., у моего отца такие же, понимаете?
– Успокойся. Сейчас проверим. Какое звание у отца?
– Рядовой.
– Все ясно. Я его знать не мог: меня сразу закрепили за командирскими палатами. Идем.
В управлении госпиталя они зашли в тесную комнатку со стеллажами. Там в папках лежали врачебные документы на выбывших раненых.
– Посмотрите, пожалуйста, на «Р» – Ромашкин, – попросил военврач старую женщину в очках.
Она пошуршала страницами около выступающей картонки с черной буквой «Р» и, выдернув папочку, подала доктору. Он полистал бумажки, жалостливо посмотрел на лейтенанта, тихо сказал:
– Да, это он. Все совпадает – Оренбург, имя, отчество. Екатерина Львовна, дайте, пожалуйста, лейтенанту стул. Садитесь, читайте. В палату историю болезни дать не могу. Читайте здесь.
Василий раскрыл синюю папку. Прочитал: «Ф.И.О. – Ромашкин Владимир Михайлович. Год рождения – 1896. Национальность – русский». «Зачем здесь нужна национальность?» «Партийность – беспартийный, – мелькало перед глазами. – Диагноз – сквозное ранение в грудь с повреждением сердечной сумки». «И я в грудь, и папа…» Буквы расплылись, будто бумагу намочили водой. И тут же Василий почувствовал, что слезы заполнили глаза и уже катятся по щекам.
Остаток дня Василий пролежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Мария Никифоровна опять хлопотала возле него. Соседняя кровать была пуста, на место Гасанова никого еще не положили.
– Сердечный ты мой, надо же случиться такому, – тихо приговаривала тетя Маня и гладила Василия по голове. Ее глаза были влажными, но слез уже не было – выплакала вчера, когда умер Гасанов. – Ну уймись, ты ведь большой, – просила она, как ребенка. – О себе подумай, о своем здоровье. Теперь и за себя, и за него воевать придется. Уймись, сынок!
С этого дня Ромашкин стал торопиться на фронт. Его торопливость была теперь не только от желания отличиться и показать свою удаль – нет, он еще хотел мстить за отца. У него что-то окаменело в груди, и, чтобы там стало легче, надо было, он понимал, скорее оказаться на фронте, бить фашистов, бить много и беспощадно.
Доктор говорил – необходимо еще с полмесяца лечиться, предлагал отпуск.
– Домой съездите, матери покажетесь, поможете горе перенести.
Встречи с мамой Василий даже испугался. Оказаться в квартире, где все будет напоминать
– Нет, что вы, какой может быть отпуск, – отрешенно сказал Василий, – только на фронт!
Он каждый день надоедал военврачу, перестал ходить к сестричкам в процедурную, замкнулся, похудел.
В это время пришло письмо от мамы. Охваченная страхом за его жизнь и здоровье, она расспрашивала – куда ранен, могут ли быть последствия? Об отце не писала ни слова. А сообщение о его смерти она получила из этого же госпиталя. Василий сам видел копию в той синей папочке.
«Если мама так поступает, значит, ей так легче», – решил он и ответил, что рана пустяковая, скоро он вернется на фронт и пришлет свой новый адрес. Смерть отца стала тайной, которую знали оба, и, чтобы облегчить страдания другому, каждый хотел взять на себя большую часть этого горя.
16 ноября началось новое наступление гитлеровцев на Москву.
В районе Яхромы, Солнечногорска фашисты бросили в атаку много танков. На одном из участков наша оборона была прорвана. Ночью немецкие танки и пехота на бронетранспортерах ворвались в деревню Индюшкино.
Госпиталь спал. Как только раздались выстрелы и взрывы, раненые, кто мог, вскочили с постелей.
– Немцы!
– Откуда они здесь?
– Не знаешь, откуда бывают немцы?
– Гаси свет!
– Зачем? Это же не бомбежка.
– Наоборот, зажгите все лампы, пусть видят, что здесь госпиталь.
Прибежали из своих комнатушек врачи, сестры, торопливо завязывая тесемки халатов.
– Товарищи! – властно и громко крикнул батальонный комиссар Линтварев, он стоял в центре общей палаты. – Оставайтесь на своих местах. Раненые находятся под защитой международной организации Красный Крест. Медицинский персонал объяснит немцам, что здесь госпиталь.
– Плохо ты фашистов знаешь! Они тебя другим крестом благословят, – сказал боец на костылях.
– Вы, пожалуйста, не тыкайте, а обращайтесь, как положено. Я – батальонный комиссар и приказываю всем сохранять спокойствие.
– У тебя на кальсонах шпалов нету, не видно, что ты комиссар, – не унимался боец.
Вмешался врач, поддержал Линтварева:
– Правильно, товарищи, о раненых есть международное соглашение.
Бойцы, приученные к дисциплине, кто лег, кто сел на свою койку. Тетя Маша сняла свой белый платочек и повязала косынку с красным крестиком на лбу.
– Где наше оружие? – спросил Ромашкин.
– На складе. Кто прибывает с оружием, у всех берут – и на склад.
– А склад где?
– Там, за сарайчиком, ну, за тем, где гробы делают.
Капитан Городецкий достал из-под подушки пистолет, молча положил его за пазуху.
– Эх, напрасно я сдал свой наган, – пожалел белобрысый танкист.
– Ложитесь, ложитесь, – успокаивал Линтварев. – Сделайте вид, что вы не ходячие.
Внизу, на первом этаже, хлопнули двери. Все замерли, тревожно вслушиваясь.
Затопали по лестнице тяжелые сапоги, зацокали металлические шляпки гвоздей. Ромашкин будто увидел подошвы немецких сапог, утыканные гвоздями.