Взять живым!
Шрифт:
Карпов — активный публицист, претендующий на самостоятельность внеконъюнктурных оценок современных событий (кн. Эстафета подвига, 1980, и др.). Испытывая сдержанную ностальгию по утраченному Советскому Союзу и называя «Иванами, не помнящими родства» тех, кто «открещивается» от всей советской истории и льет на нее «грязь и оскорбления, выдумки и ложь», Карпов воспринимает происходившее в России 1990-х годов как торжество антинародных сил, противопоставивших высокой несправедливости исторического процесса (идущего вперед даже по «рельсам» незаслуженных обид — как, в понимании Карпова, шло вперед, несмотря ни на что, советское
Радио «Голос России», 2001 г.:
Ведущий программы — Валентин Горькаев, обозреватель «Голоса России».
Горькаев: В студии у нас сегодня — человек необыкновенной судьбы, дважды Герой Советского Союза, писатель Владимир Васильевич Карпов. Владимир Васильевич, везде, во всех справочниках написано, что вы — Герой Советского Союза. И вдруг вы приходите — у вас две звездочки. Как это получилось?
Карпов: Ну, просто до вас информация не дошла. Это случилось 5 лет тому назад. Вторую обнаружили.
Горькаев: Владимир Васильевич, я хотел бы выразить глубокую признательность, восхищение и благодарность вам и в вашем лице всем ветеранам, которые выиграли невероятно сложную войну.
Карпов: Спасибо.
Горькаев: Владимир Васильевич, у вас, с моей точки зрения, уникальный опыт. С одной стороны, вы прошли всю войну, вы окончили академию, вы высокие командные посты занимали. И потом, когда вы уже окончательно перешли к писательской работе, вы обобщали опыт войны.
Карпов: Да.
Горькаев: Это такое сочетание редчайшее. Я знаю, что перед войной вы учились в Ташкентском пехотном училище. И буквально, по-моему, чуть ли не перед последним экзаменом вас арестовали…
Карпов: Нет, раньше. Я учился в Ташкентском военном училище имени Ленина. Надо было закончить два курса, два года. Я поступил в 1939 году, проучился 39-й, 40-й. Кстати, в декабре 1940 года в Ташкентском цирке я выиграл звание чемпиона Средней Азии по боксу. Был здоровый молодой парень… Выпуск должен был состояться в мае 1941 года. К Первому мая уже форму нам сшили. Красивая форма была, шевроны золотые на рукавах. Каждому командиру будущему шили персонально. И я вот смотрел на себя в зеркало и представлял: ох, какой же я буду красивый, все девушки будут на меня смотреть. Но не судьба. В ночь на 4-е февраля меня арестовали.
Горькаев: За что?
Карпов: Кроме того, что я был спортсмен, я еще был поэт. Я писать стихи начал в школе. И вообще я себя мыслил в будущем только как писатель. Это было у меня увлечение очень серьезное. Но поэты, вы сами знаете, мы, поэты, все — вольнодумцы. У нас мозги-то не как у всех. У нас все свое, оригинальное. Но вот и я высказывал крамольные для того времени мысли, очень крамольные. Вот мне не нравилось, что все Сталин, Сталин, Сталин! А я вот своим умишком тогда смотрю и говорю, ну, что такое, Сталин не был первым человеком, он был вторым после Ленина, потом Троцкий был там еще, очень такой активный тоже участник, и многие другие. И сейчас вот всех, значит, заслонили Сталиным. Это несправедливо, хотя ничего плохого я о Сталине не говорил. Я сказал, что он много сделал своих добрых дел. Он — наш руководитель, он — наш вождь. Но нельзя заслонять Ленина Сталиным. Это в то время был криминал. Это была антисоветская агитация. Ну, вот меня арестовали.
Горькаев: И куда попали?
Карпов: В
Горькаев: И на сколько лет вас посадили?
Карпов: Ну, это еще до суда, знаете, еще надо было посидеть. Трибунал, лесоповал на севере, 50–60 градусов мороз. Я два года еще сидел. Война уже началась, а я сидел, битва за Москву уже отгрохотала, а я еще сидел. Еще в бушлате ходил, цинга, зубы можно было все вынуть. Писал Калинину письмо, не одно, несколько. Еще письма оттуда трудно было отослать. 1942 год, уже тяжелые бои прошли, и потери большие в армии были. Я знал, что отмобилизовали уже все, что можно, и стали из лагерей, помоложе, поздоровее, таких ребят, вроде меня, уже начали и там подбирать. И я написал письмо Калинину, и не раз. Прошу, я почти командир, ну, пошлите меня на фронт защищать родину, я докажу, что я не преступник.
Горькаев: Владимир Васильевич, вы, конечно, себе представляли, что если вас пошлют на фронт, а, наверное, пошлют в штрафную роту…
Карпов: Иначе не посылали.
Горькаев: Значит, вот ваше психологическое состояние: или просидеть войну в лагере — наверняка остаться в живых или идти почти на верную смерть. Вот почему вы все-таки писали вот эти письма?
Карпов: Видите ли, во-первых, я не был врагом. Я должен был это доказать. А как доказать? Вот, на фронте делом. Риском этим, показать, доказать, что я никакой не враг. Потом мать, отец остались в Ташкенте. Хлебные карточки им не давали, потому что у них сын — враг народа. Как хотите, живите. Из своего домика выгнали, выселили, жили в курятнике. Мне хотелось как-то избавить их от этих мучений, помочь.
Горькаев: Вот вы попали на фронт в штрафную роту. Какая обстановка была в штрафных ротах?
Карпов: В штрафную роту направлялись военнослужащие рядового и сержантского состава. Я был вот в 45-й армейской штрафной роте на Калининском фронте. 196 человек нас привезли. Ну, вы знаете, по книгам, по фильмам, что штрафников в самые тяжелые, самые горячие такие места посылали. И они делали свое дело. Им надо было оправдываться, воевали отчаянно, лихо. Немцы боялись штрафников страшно, потому что это были смертники, их ничто не останавливало. Ну, вот, и я в их числе тоже был.
Горькаев: Вот долго вы были в этой роте?
Карпов: Я был долго. Долго, вы знаете, так получилось, я три раза участвовал в атаках, в том числе и в рукопашной, но не ранят, понимаете? Вот там, если ранило, значит, все, с тебя уже снимается судимость и отправляют в обычный полк. И я в одном, втором бою… и никак не ранят. Мне даже намекали, вы знаете, офицеры уже. Они, между прочим, плохого не хочу сказать, но они сами в атаку не ходили. Они нас инструктировали, задачи ставили и вперед. А сами оставались в траншее.
Горькаев: И так вы оставались, пока вас не ранили, или как?
Карпов: Вот, после второй атаки… Атаки были такие. Вот первый раз пошли 196 человек, а вернулось только 8. Вот какая была мясорубка. Глупо, без должной артиллерийской поддержки. Но это первое время. Потом это поправили. Так вот после второго захода мне говорят: «Ну, как это, может, тебя где-то царапнуло, и ты сам даже не заметил». Намекают. Но были мы такие наивные. Нас в училище такими честными, такими порядочными людьми воспитывали. Я даже этого не мог допустить. Я пошел, покурил, пришел, говорю: «Да нет ничего».