Взятка по-черному
Шрифт:
Он посидел, растирая жесткими пальцами виски, потом достал мобильник и нашел «эксклюзивный» номер Мамона, о котором знали только они двое.
— Ты, что ль, Гриша? Чего молчишь?
— А чего говорить, я слушаю, ты же знаешь, Брус, кому звонишь? Какие проблемы?
— Это у тебя, а не у меня проблемы. Давай-ка вылазь из подполья, жду через час.
— Не получится, Брус. Дела у меня.
— Дела, Гриша, у меня, а у тебя одни делишки, не забывайся! Чтоб через час, твою мать, был в Печатниках! — заорал он и отключил телефон. — Ишь, падла! Обнаглел, мерзавец! Да я тебе… — И полились жуткие угрозы, густо пересыпанные матом и обещаниями немедленно оторвать, отрезать, забить, укоротить… В общем, устроить казнь похлеще средневековых пыток. Выдохся. Подумал, как жаль, что сейчас
Мамонов не любил, когда с ним разговаривают на повышенных тонах, а уж тем более — с криками и угрозами. Он знал, что в руках у Бруса — сила, но не такая, чтобы угрожать вору в законе, а Григорий Семенович уверенно считал себя таковым, несмотря на «купленную» корону. Ну и что, нынче многие так делают, те же «лаврушники». Но, будучи коронованным, он теперь осуществляет свою власть над целой группировкой, держащей в своих руках, по существу, весь юго-восток столицы: рынки, бензоколонки, магазины — не все, но немалую их часть, — да и много чего другого.
С этим бензином, помнится, была целая история. Когда Брус — они тогда только познакомились, вернее, им устроили «стрелку» умные мужики из ментовки — решил наложить лапу на бензиновое хозяйство, Мамон заключил с ним деловое соглашение. Брус должен был заниматься акциями, хренакциями, договорами с владельцами и всем остальным, что имеет отношение к чисто финансовой стороне, а Мамон поставлял своих бойцов. Всякий недовольный немедленно и конкретно ощущал на собственной шкуре, чем грозит ему дальнейшее упрямство. Брус назначал «стрелки», вел нудные базары, «разводил» клиентов, а Мамон устраивал показательные фейерверки. Так с десяток заправок сгорели дотла, но аккуратно, не причинив заметного вреда окружающей среде, как теперь пишут в газетах. Менты, с которыми был связан Брус, также помогали клиентам понять, что против лома нет приема, и те больше не базарили, не спорили, а соглашались на щадящие условия. Ну потом-то их все равно убирали, чтоб не болтались под ногами — те, которые не полностью осознавали. А так-то чего, если по-хорошему — передавай документы на собственность, получай отступные и — гуляй себе.
Оговорили тогда и доходы. Мамон захотел поровну, пятьдесят на пятьдесят. Брус отдавал тридцать. А менты объяснили Грише, что на первых порах ему вполне достаточно десяти процентов, потому что это уже и так миллионы, и он не один такой умный, а дальше видно будет. Пришлось согласиться.
И все шло нормально. Брус, убрав руками Мамона мелких предпринимателей, принялся за своих партнеров, за тех, которые казались ему не шибко надежными либо упрямыми. Добровольные взносы в Благотворительный фонд превратились в обязательные, и обеспечивал их регулярное поступление Мамон со своей братвой. И еще, чтоб его не дергали и зря не тормозили гаишники, Брус выдал ему не лабуду какую-нибудь, не фуфло, а подлинные милицейские номера, что заметно прибавило Григорию веса и уважения среди своих.
Но со временем у Мамона появились новые запросы, он поделился своими соображениями с Брусом, и тот неожиданно его поддержал. Так и сказал: «Вот тебе мое слово, Гриша, будешь ты у меня сидеть в Московской думе, и тогда уж мы с тобой вместе…» И такое нарисовал, что Григорий сразу и не врубился, а когда врубился, то не поверил. Брус же уверил его, что все именно так и будет, как он сказал.
И тут появились у «законника» совсем новые, непривычные ему проблемы, и важнейшая из них — полностью откреститься на публике от своего преступного прошлого, иначе никакой Думы не видать, а ведь уже серьезные бабки в это дело вбиты. Вот и приходится теперь язычок свой сдерживать, одеваться по моде, от разных вредных привычек отказываться. Тот же Брус может себе позволить выматериться на людях, нажраться как свинья, набрать в свой «хаммер» шлюх и устроить
Сколько с ним Брус ни базарил, Гусь не уступал. А НПЗ был богатым куском, давно на него Брус зубы точил, да только безрезультатно. Ну скупил он, опять же с помощью Мамона, акции по мелочам, но главные проценты все равно оставались в руках Гуся и директора. С директором договорились быстро, тот с ходу лапки поднял, узнав, чей интерес представляет Григорий Семенович Мамонов, а вот Гусь уперся.
До сих пор улыбается Мамон, когда вспоминает, как красиво пылали гусевские колонки-«стандарты». Не верил Гусь, что методы уговоров могут быть такие простые и доходчивые. Долго не верил, но в конце концов согласился, не выдержал конкуренции. А Брус, став фактическим хозяином НПЗ, не успокоился, а продолжал давить Гуся. Он тогда сказал Мамону: «Запомни, Гриша: враг должен быть раздавлен полностью, без остатка, только тогда он не опасен. Никаких щадящих договоров, никаких прощений, сгоришь на собственной слабости, на жалости».
Позже Мамон помог Брусу с «приобретением» акций супермаркета «Восток», тоже принадлежащего Гусю, но тот уже к этому времени загорал в Бутырке, а магазин отошел к одному чиновнику из Генеральной прокуратуры, который и должен был закрыть вопрос с Гусем окончательно. Даже и не к прокурору этому, а к его бабе, но Мамону без разницы. Брус сам знает, что делает.
Неприятности начались с недавнего наезда. Ну попала шлея Григорию Семеновичу, случается же! Сразу бы сказали, сами бы и разобрались! И незачем было базары устраивать. Ведь как народ говорит? Пришла беда — отворяй ворота… И покатилось! Одно за другим, и каждый день неприятная новость. Что Брус совсем оборзел, это понятно, но на своих-то кидаться зачем? Менты — ментами, а можно и самому на перо нарваться, не пристало вору в законе в «шестерках» у дружка ментовского бегать! Это оскорбление, смертельная обида…
А ведь причины не было. Ну дал Брус команду убрать Гуся, зная, что у Мамона везде есть свои люди, и в Бутырке — тоже. Тот сказал: «Сделаем», приказал своим найти Щербатого и передать ему «маляву с наколкой» на этого Гуся. Он и не думал, что его задание может быть не выполнено. Щербатый тоже прислал в ответ «маляву», в которой сообщил, что договорился с вертухаем о своем переводе в камеру, где сидит Гусь, назвал и сумму за эту сделку — пятьсот баксов. Деньги передали, и Щербатый к ночи должен был перебраться с нехитрым своим скарбом на новое «место жительства». А вчера вечером узнал, что никакого Гуся в камере уже нет. И где он, вообще никому не известно. Пришел какой-то другой вертухай, приказал Гусю с вещами на выход и увел, а тот, сказали, даже толком с корешами и попрощаться не успел. Вот и все! И в результате всего и дела-то, что занял Щербатый место Гуся на шконке. О чем Брус-то думал? А теперь решил, вишь ты, на других свою неудачу и злобу сорвать? Ага, а ху-ху не хо-хо? Обломится!
Храбрился Мамон, но Бруса все-таки побаивался. Даже, возможно, не столько его самого, сколько его дружков из ментовки. Те ж давно про него, Григория, все знают и никогда Бруса, от которого кормятся, не сдадут, зато Гришу уберут запросто, у них тоже свои волчьи законы.
Вот, собственно, последнее соображение и стало тем аргументом, который убедил Мамона, что базарить с Брусом можно сколько угодно, но ехать надо. И он отправился в Печатники, в частное охранное предприятие «Юпитер», откуда начали бесследно пропадать сотрудники Бруса.
Разговор, правильнее все-таки было бы сказать базар, у Брусницына и Мамонова длился недолго.
Выпустив из себя всю ярость, Игорь Петрович успокоился немного и стал названивать по нужным телефонам, чтобы выяснить причину такого ужасного прокола. Ведь это значит, что он сам уже находится «под колпаком» — но у кого? Эти исчезновения, одно за другим, очень неприятное, хотя и обернутое в красивую конфетную бумажку, предупреждение заместителя министра; сам, за что ни возьмется, все просто из рук валится! Теперь еще Гусь этот…