Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том I
Шрифт:
— Я и представить себе не могла подобного зрелища, — сказала Петронелла, наблюдая, как в дальнем конце стапелей оглушительно загрохотала и отошла в сторону гигантская бронированная створка.
За дрожащей завесой защитного поля на фоне звездной россыпи показалось грязноватое свечение спутника Давина. Спустя мгновение с пневматическим шипением из палубы поднялись закопченные отражатели реактивных струй.
— Этого? — спросил Хорус. — Это пустяки. Вот на Улланоре, вокруг планеты зеленокожих, собралось сразу шесть сотен кораблей. В тот день на поле
— И всех направляла воля Императора, — добавила Петронелла.
— Да, — кивнул Хорус. — Всех вела воля Императора…
— А другие Легионы сражались на Улланоре?
— Жиллимана и Хана. Их Легионы держали под контролем внешние подступы и участвовали в диверсионных атаках, но ту победу завоевали мои воины, лучшие из лучших прошли сквозь грязь и кровь благодаря своему упорству и мастерству. Я сам вел штурмгруппу юстаэринцев в решающее сражение.
— Это трудно себе представить.
— Но, тем не менее, так оно и было. Из боя против предводителя зеленокожих вышли только Абаддон и я. Этот ублюдок оказался крепким орешком, но я одолел его и сбросил тело с самой высокой башни.
— Это произошло до того, как Император присвоил вам титул Воителя? — спросила Петронелла, торопливо работая мнемопером, чтобы записать быструю речь Хоруса.
— Да.
— И вы вели в бой… как это называется? Штурмгруппу?
— Да, штурмгруппу. Точно направленный удар, чтобы разорвать глотку врага и лишить его лидера.
— И здесь вы тоже поведете передовой отряд?
— Поведу.
— Не кажется ли вам это немного необычным?
— Что именно?
— То, что высокопоставленный военачальник лично участвует в бою?
— У меня по этому вопросу уже был спор… вернее, дискуссия с морнивальцами, — сказал Хорус, не обращая внимания на ее вопрошающий взгляд по поводу незнакомого названия. — Я Воитель, и я не заслуживал бы такого титула, если бы держался в стороне от сражений. Если воины идут за мной и без колебаний подчиняются моим приказам, как это делают Астартес, они должны видеть, что я рядом и разделяю с ними все опасности. Как может воин мне доверять и идти в бой по моему приказу, если будет знать, что я только подписываю бумаги и не подвергаюсь опасности наравне со всеми?
— Я уверена, что придет время, когда обязанности, налагаемые высоким титулом, заставят вас покинуть поле боя. А если вы погибнете…
— Этого не случится.
— Но все же?
— Я не погибну, — сказал Хорус, и в каждом звуке этих слов прозвучала непоколебимая уверенность.
Его взгляд, яркий и решительный, встретился с глазами Петронеллы, и она ощутила, как вера в могущество Воителя растет и заполняет все ее существо.
— Я верю вам, — сказала она.
— А хочешь, я познакомлю тебя с морнивальцами?
— С кем?
— Сейчас увидишь, — улыбнулся Хорус.
—
— Почему бы тебе не сказать ему об этом лично?
— Не беспокойся, скажу, — ответил Абаддон. Аксиманд и Торгаддон промолчали, они слишком хорошо знали, когда не следует перечить вспыльчивому Первому капитану. Но Локен не слишком часто общался с Абаддоном, и, кроме того, еще не утих его гнев после стычки на Давине, когда тот защищал Эреба.
— Ты считаешь, что в деятельности летописцев нет ничего полезного?
— Ба! Да нянчиться с ними — только понапрасну тратить время. Разве Леман Русс не посоветовал дать каждому из них оружие? По мне, так это было бы в тысячу раз полезнее, чем их глупые поэмы и картины.
— Дело не в поэмах и картинах, Эзекиль, а в том, чтобы сохранить дух нашего времени. Дело в истории, которую мы пишем.
— Мы здесь не для того, чтобы писать историю, — возразил Абаддон. — Мы ее создаем.
— Верно. А они ее расскажут.
— И какая нам от этого польза?
— Может, для нас и никакой, — ответил Локен.
— Так для кого же? — резко бросил Абаддон.
— Для тех поколений, что придут после нас, — сказал Локен. — Ведь Империум останется. Ты себе и представить не можешь ценность собираемой летописцами информации: целые библиотеки хроник, галереи картин и бесчисленные города поднимаются во славу Империума. Через многие тысячи лет люди будут вспоминать эти времена, узнавать о нас и восхищаться благородством наших деяний. Наступит эпоха просвещения, и люди пожалеют, что не были с нами. Все наши завоевания останутся в веках, и человечество будет вспоминать Сынов Хоруса как борцов за объединение и прогресс. Подумай об этом, Эзекиль, прежде чем так легкомысленно обвинять летописцев.
Локен пристально уставился в лицо Абаддона, ожидая возражений.
Первый капитан не отвел глаз и рассмеялся:
— Что ж, может, и я заведу себе личного летописца. Кому не хочется, чтобы его имя помнили в будущем, а?
Торгаддон похлопал обоих друзей по плечам.
— Ну, кому же захочется тебя вспоминать, Эзекиль? Это меня будут помнить, героя Паучьего Царства, спасшего Детей Императора от неминуемой гибели в лапах мегарахнидов. Эту историю не грех рассказать и дважды, правда, Локен?
Локен улыбкой приветствовал вмешательство Торгаддона.
— Да, Тарик, это грандиозная история.
— Только хотелось бы, чтобы мы ее слушали не больше двух раз в день, — вставил Аксиманд. — А то она станет такой же скучной, как та твоя шутка про медведя.
— Не надо! — взмолился Локен, заметив, что Торгаддон готов снова рассказать бородатый анекдот.
— Это был большой медведь, самый большой, какого только можно себе представить, — начал Торгаддон. — И охотник…