Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том III
Шрифт:
Бормашины, пилы, дрели — в моем распоряжении было множество инструментов, но внимание привлекло устройство, созданное мной самим.
Конструкция с четырьмя механическими многосуставными конечностями, отходившими от блока питания. Я носил ее на спине, как панцирь, так что конечности, по аналогии с броней управлявшиеся автомнемоническими командами, поднимались из-за плеч.
Она была тяжелой, но подъемной для моего трансчеловеческого тела. Ноша стоила усилий, ибо с ней моя эффективность как хирурга возрастала экспоненциально.
— Что
Я мечусь между прошлым и настоящим: аудио погружает в воспоминания, но позволяет выплыть к реальности в переходах от одной записи к другой.
На время я возвращаюсь в апотекарион корабля, где моего внимания ждет частично открытая система органов.
Погружаясь в организм подопытного все глубже, я беру образцы тканей из бископии, гемастамена, ларрамана и преомнора. В каждом из них обнаруживаются небольшие новообразования и отклонения. Мокрая от пота бровь дергается в напряжении. Я надеялся, что результаты будут лучше.
В данных обстоятельствах я не могу провести анализ омофагии, уха Лимана, при-ан мембраны, каталептического узла, нейроглоттиса или железы Бетчера.
Но могу определить возможный источник болезни — созревшие прогеноиды в грудной полости подопытного.
Они тоже имеют признаки мутации, медленного разрушения тканей и структуры, которые мне, к сожалению, так хорошо знакомы. Слова аудиозаписи накатывают на меня, заставляя осознать всю важность того, что я вижу на операционном столе.
На моем столе лежит не павший воин, а больной, — реликт, который должен был умереть несколько веков назад, но который выжил благодаря науке и изобретательности. Это, без сомнения, мой самый ценный образец.
— Анализ тканей, взятых у случайным образом выбранных легионеров, показывает, что болезнь покинула наши ряды, однако нас так мало, что можно говорить о вымирании. Для полноты генетического каталога я включил в него свои образцы. Результаты предварительного анализа неутешительны. Необходимы дальнейшие исследования. Если я хочу продолжить изыскания, я должен скрыть собственные результаты, чтобы не попасть под чистку.
Я прекрасно помню, что тогда сделал, как разорвал узы братства, потому что того требовала мечта и холодный, аналитический разум.
Ликеон сидел передо мной, лишенный брони. В его глазах сверкала ненависть. Я держал руку на лексиконе, куда уже было внесено его имя, и старался не думать об узах, которые сейчас разорву.
— И каков же твой вердикт, брат? — спросил он, и я увидел в его глазах, как умирает наша дружба.
Скоро это перестанет иметь значение. Дружба все равно утратила всю ценность, когда на второй чаше весов оказались мои исследования.
Позади щелкал и жужжал хирургеон. Теперь
— Ликеон, — говорю я. Ты нечист. В тебе…
Ликеон встал и отдал старое легионерское приветствие. Я не ответил, распознав в жесте издевку, но больше не видя в нем смысла. Затем он повернулся к своим палачам, так ничего и не сказав.
Я некоторое время смотрел ему вслед, чувствуя, как слабо дергается нерв под правым глазом, после чего вернулся к исследованиям.
Поразмыслив, я обратился к уходившим стражникам:
— Мне понадобится его тело. Принесите его, когда закончите.
Хирургеон берет последний образец ткани для биопсии, и моя работа завершена. Мне не нужно видеть результаты анализов, чтобы знать: прогноз неутешителен. Разрушения тканей во всех органах. Ожидаемый срок дожития — меньше солнечного года.
Паучьи лапы замирают, ожидая дальнейших указаний.
Я с горечью уступаю.
— Зашейте меня.
Я подсоединил конструкцию к своим нейроимплантатам с помощью нескольких кабелей. Это обеспечило мне полный контроль, а сильный анестетик избавил от боли на время операции.
Однако она длилась долго, и я уже ощущаю по всему телу едва заметное покалывание.
К счастью, конструкция работает быстро. Я чувствую запах сплавливаемых костей, а затем — биоклея, с помощью которого заново собирают мой черный панцирь. И кости, и панцирь со временем восстановятся — точнее, восстановились бы, если б у меня еще оставалось это время, а регенеративные способности функционировали нормально.
На все уходит несколько часов, и к концу процедуры я уже стискиваю зубы и едва не кричу от боли.
— Все напрасно… — хриплю я, садясь.
Спуская ноги с операционного стола, я слышу, как проигрываются последние секунды аудиодневника.
— Крестовый поход привел нас к Хемосу и нашему генетическому прародителю, Фулгриму. В нашем примархе хранится способ получения обновленного геносемени для Третьего легиона. На Хемосе мы нашли немало выносливых субъектов, достойных имплантации. Легион, очевидно, спасен, однако эмпирические данные указывают на то, что моя собственная скверна, путь и скрытая от прочих и находящаяся на стадии незначительной дегенерации, вернее всего не может быть излечена. Я продолжаю…
Я выключаю запись, не в силах больше слушать ее и терпеть воспоминания, которые вызывает голос себя молодого.
Когда я встаю со стола, меня вновь окатывает боль проведенных над самим собой операций, и я морщусь, ковыляя по холодному полу апотекариона к зеркалу.
С помощью него я провожу полный осмотр. Пока зеркало не активировано, его поверхность представляет собой мутную пластину, похожую на одну из плит серой стены. Я моргаю, и оно показывает мне отражение собственного голого тела.