XX век. Исповеди: судьба науки и ученых в России
Шрифт:
Дальнейшая жизнь Александрова связана с "комбинатом № 817", он же Челябинск-40, он же комбинат "Маяк", где были построены и начали накапливать оружейный плутоний первые промышленные реакторы.
Затем Томск-7 и Красноярск-25. Здесь уже строятся реакторы не только для производства плутония, но и для получения электроэнергии и тепла, то есть "реакторы двойного назначения". И вновь решающее слово принадлежит А.П. Александрову.
Затем И.В. Курчатов поручает Александрову заниматься флотом, и под его руководством создаются атомные энергетические установки для ледоколов "Ленин", "Сибирь", "Россия" и для ударных атомных подводных лодок.
После смерти И.В. Курчатова в 1960 году Анатолий Петрович Александров становится научным руководителем атомной проблемы в СССР. И хотя в сфере его интересов
В 70-е и 80-е годы мне доводилось часто встречаться и беседовать с Анатолием Петровичем. Думаю, его мысли и сегодня звучат не менее актуально, чем вчера. Впрочем, судите сами…
Шел 1975 год. При очередной встрече с ученым я напомнил ему:
— Анатолий Петрович, при нашей первой встрече 15 лет назад вы сказали: "Если мы с вами встретимся после 75-го года, то уже не придется говорить о той роли, которую атомная энергетика играет в нашей жизни, — это каждому будет понятно. Последняя четверть века — это бурное развитие большой атомной энергетики". Ваш прогноз был точен, не так ли?
— Тогда это нетрудно было предвидеть, — улыбнулся Анатолий Петрович. — Обычно принято считать, что прогнозирование будущего не дело ученого. На мой взгляд, любая отрасль науки не может существовать, если не задумываться об определенной программе, которая на тот или иной срок — иногда это годы, иногда десятилетия — не будет полностью реализована. Создавая первые энергетические реакторы, которые по сегодняшним представлениям, быть может, кажутся даже примитивными, мы знали, что наступит время, когда реактор станет совершенным, он сможет конкурировать с любой энергетической установкой. Два десятка лет назад, когда только начала работать первая в мире АЭС, многие считали, что атомная энергия — это в общем-то скорее забава ученых и инженеров и вряд ли она найдет когда-либо широкое применение. Теперь так не думают. Сегодня в шестнадцати странах мира работает более ста атомных электростанций.
— Можно ли считать, что теперь выгоднее строить АЭС, чем ГРЭС или ГЭС?
— Для многих районов страны — бесспорно. С точки зрения экономики строительство, скажем, Ленинградской АЭС выгоднее, чем ГРЭС. Атомная энергетика — очень молодая отрасль нашего народного хозяйства. Ей всего тридцать лет. Мощность первой нашей станции — пять тысяч киловатт. Сейчас — миллион киловатт. Пожалуй, ни в одной области энергетики нет таких темпов развития. Однако я хочу предостеречь от поспешных выводов: мол, это уже сложившаяся отрасль, и все здесь нам ясно. Нет, это не так. И сейчас идет напряженная исследовательская работа. К примеру, блоки Ленинградской АЭС по одному миллиону киловатт каждый. На атомной электростанции в Литве, строительство которой начинается, блоки будут уже по полтора миллиона киловатт. Столь высокий прирост мощности получен практически за счет улучшения конструкции станции.
— И каким вам видится будущее?
— Создание большой атомной энергетики — одна из труднейших проблем научно-технического прогресса. Подавляющее большинство АЭС введено в действие, а также строится и проектируется на основе первоначальных разработок Института атомной энергии имени И.В. Курчатова и под его научным руководством. Сразу же после пуска первой АЭС мы начали создавать крупные станции, которые бы были абсолютно безопасны и экономически эффективны. Да, "энергетический голод" нашей стране не грозит. Однако есть некоторое несоответствие между размещением экономических энергетических ресурсов и потребителями энергии.
Многое из того, о чем говорил тогда со мной А.П. Александров, было реализовано. Но я не спросил его тогда: почему используются реакторы РБМК — те самые реакторы, что стояли на Чернобыльской АЭС?
Ответ я нашел у одного из соратников академика директора комбината "Маяк" Б.В. Броховича:
"Выбор уран-графитового реактора РБМК для атомных электростанций обусловлен был, по моему мнению, тем, что этот тип был нами хорошо изучен и освоен, так как использовался при наработке плутония в одноцелевых прямоточных уран-графитовых реакторах, а затем и двухцелевых АЭС на алюминиевых сплавах для тех же целей. Кроме того, наша промышленность все время испытывала крайнюю необходимость и нужду, в экспериментальной базе для проверки разработанных конструкций энергетического оборудования. Поэтому многие разработчики, ученые и расчетчики после ввода в работу реакторов и АЭС стремились на действующих уже объектах проверять и проводить эксперименты на предельно критических параметрах для подтверждения их работоспособности. Этим, пожалуй, можно объяснить требование и проведение печальных экспериментов и в Чернобыле".
Впервые я услышал столь откровенную и справедливую оценку того, что произошло в Чернобыле… Анатолий Петрович Александров, конечно же, понял суть трагедии и главную свою ошибку: он не смог внушить всем, кто работал на АЭС, что перед ними очень опасный объект, способный убить у человечества веру в атомную энергетику. Исправить свою оплошность академик Александров не успел: слишком мало ему осталось жить.
Бюст А.П. Александрова установлен не "на Родине героя", как значится в Указе, то есть не под Киевом, а в Сосновом Бору — там, где Ленинградская АЭС.
А похоронен Анатолий Петрович на Митинском кладбище, том самом, где нашли свое последнее пристанище чернобыльцы. Это была последняя воля великого ученого и великого человека.
Дмитрий Щербаков:
О ГОРНЫХ ЦУНАМИ
Это рассказ академика о стихиях, записанный автором
Сель… Услышав это слово, я тотчас же вспоминаю об одном курьезном случае. Однажды во время моего путешествия по Кавказу мы остановились у устья речки Юзенги. Я оставил своего спутника в лагере, а сам отправился в Урусбиево, где находилось наше снаряжение. Я надеялся, что за три-четыре часа обернусь. Довольно быстро я дошел до Урусбиево, захватил там поклажу и отправился обратно. И тут на моем пути встали непреодолимые препятствия. Внезапно за поворотом я увидел каменный забор, высотой около трех метров. Два часа назад этого забора не было. В крайнем смущении я подошел к нему поближе и увидел, что ошибся. Передо мной оказался не забор, а вязкая масса: огромные обломки горной породы были связаны темно-серой грязью. Взобравшись на валун, я заглянул через этот отвесный вал и увидел, что грязекаменная масса простирается приблизительно на полкилометра. За ней виднелся еще один такой язык. Это был типичный, так называемый, селевой поток. За два часа, пока я дошел до селения и обратно, он скатился с гор и преградил мне путь. Я попытался выбраться на поверхность этой массы. Временами увязая в грязи, перепрыгивая с одного камня на другой, я с большими усилиями достиг его противоположной стороны…
У местных жителей я узнал, что подобные явления довольно часты в этом районе. Однажды один из таких селей запрудил реку Баксан. Образовалось целое озеро. И только когда воды скопилось довольно много, ей удалось прорвать эту естественную плотину.
С селевыми потоками мы, так сказать, старые приятели. Еще в студенческие годы я участвовал в экспедиции по Средней Азии. Стояла ужасная жара. Чтобы ночью нам хорошо выспаться, мы перебрались на возвышенность. Внизу простиралась обширная долина. Когда среди кустиков мы ставили палатки, до нас донеслись раскаты грома. Где-то далеко в горах разразилась гроза.