Я-1 (Клаутрофобическая поэма) (2002 г.)
Шрифт:
И вот мы с ним вспомнили всю эту хуйню, а на следующий день я уехал в Нижний Тагил. Последний раз я видел Сапожникова в мае или апреле 2001-го года. Он только вернулся из Дублина и привёз мне оттуда довольно клёвую чёрную чашку. В прошлую среду её разбила наша кошка. Вероятно, она обиделась, что мы с Аоставили её на сутки одну. Но иначе не получалось. Мэо исполнилось 30 лет, и пришлось-таки поехать к нему в Запрудню.
67.
Господи, господи, собака ты страшная, нелепый мой друг и брат, как бы мне хотелось любить тебя, прославлять имя твоё, исполнять волю твою!
Но только что ж ты, господи, ублюдок-то такой, к жизни, которую сам же и сотворил, неприспособленный!
Помнишь, раньше ты хотел задавить меня горем. Но я всё равно не сдался. Теперь ты испытываешь меня счастьем. Ждёшь, когда тихо я сдохну, окружённый заботой верной подруги и наших будущих трогательных детей. Конечно, тебе кое-что удаётся, господи. Так, например, последнее время при первом позыве к творчеству, к своему прямому делу, я сто раз подумаю, имею ли я право на это. Имею ли я право на осуществление своей миссии. Имею ли право, например, сейчас писать то, что я пишу, когда надо бы писать мудацкие
вопросы для программы «Слабое звено», и ещё неплохо бы было сходить в паспортный стол, выстоять там три часа в очереди, чтобы наконец прописаться в нашей новой, своей, квартире. И я понимаю, что не имею права на это, а на музыку свою и на сайт «Лапуты» не имею я права тем более, потому что «Лапута» была создана, когда я был сильным и хотел помочь другим. Не для себя, повторяю, а для того, чтобы в этой мудацкой России противопоставить ёбаным обывателям хоть что-то! Ну почему, господи, максимальное количество денег за музыку мне заплатили в Австрии, а не здесь?
И ведь были бы это испытания, господи, – так ведь нет! Это просто очередной твой каприз. Устал ты, господи. Не здоровится тебе. Ты стал, как римлянин, господи. Всё заебало тебя, и ты находишь временное успокоение лишь в бесконечных бессмысленных оргиях, на которых всё время ебёшь ты в жопу меня, моих друзей и братьев по разуму. Тебе ведь всегда нравилась моя жопа, господи. Ещё в 1979-м году, когда рукой моей тёти ты якобы случайно вылил мне на неё, жопу мою детскую, кипяток.
Слабак ты, господи, вот что скажу я тебе. Ведь ни хуя ж ведь ты, сука, не сделал, а уже заебался! Слабый ты, господи. Не мужчина ты, господи, не мужчина. И от этого, только от этого все проблемы твои!
Если б бабою б был б ты, господи, это можно б ещё б было простить и даже найти в этом какой-то свой извращённый кайф. Но ты же ведь так, не мужчина, не баба, ни то, ни сё – бесформенный Акакий Акакиевич. Что только не додали тебе, никак не могу понять, и главное – кто?
Заебал ты меня. Устал я расхлёбывать хуйню, которую наворотили вы, люди, ещё до рождения моего. Не нанимался я к тебе, божественный Авгий вонючий, чистить конюшни, геркулесничать на пустом месте и за «спасибо».
Много, много претензий накопилось у меня к тебе, господи. Во-первых, не вижу я смысла в существовании тебя самого, ибо сам себя ты дискредитировал, ни в созданных тобою людишках, среди коих и близкие мои и родные. Хочется мне, иными словами, руки умыть и тебе и себе. А тебе, пожалуй, и вовсе их оторвать. Ни хуя не умеешь ты – только выёбываешься и то по-интеллигентски неумело, и смешон мне твой пафос. Мягкий ты, господи, хуй.
И рад бы я славить тебя и любить, да не заслужил ты. Любить и уважать тебя не за что. Ничего ты не создал великого за столько столетий. Оставь в покое меня.
Конечно, когда будешь ты погибать своей скучной старческой смертью, буду, конечно, я и с «уткой» тебе подсоблять и даже «морфы» достану, чтобы не было тебе больно. А с ложки я и сейчас уже тебя потчую. Кушай-кушай мою манну небесную! Только не пытайся меня вызвать на разговоры «за жизнь». Ведь всё равно ж ты ни хуя не поймёшь, даже если и вновь
Только господи – это я, и ты – сын мне, а не отец. Мне по голове тебя болезненно хочется гладить. Раньше, наверное, даже плакать бы захотелось, но раньше я не знал, что я твой отец. Я, как и все, думал, что я твой сын.
Но я вырос, господи, и теперь знаю правду (( 10 – a ) Я - Бог! Я хочу созидать миры!!! )...
68.
На самом деле, я никакой правды не знаю (( 9 – c ) Я - бог не потому, что я всё могу, а потому что такой же хороший гусь в человеческом плане ), поскольку её не существует, как, впрочем, и кривды. Не существует вообще ничего, и в этом и состоит (так же на самом деле не существующая, как, впрочем, и несущественная) тайна тайн. Просто мне всё безразлично. Это тоже правда, которую я якобы знаю. Если я что-то делаю, а делаю я много, собранно, методично и скрупулёзно, то это для меня то же самое, что для некоторых утренняя зарядка, умывание и чистка зубов. Не больше и не меньше. Единственным выходом для любого человека, у которого есть мозг и сердце, действительно может быть только самоубийство, но... боюсь, Аэтого не поймёт. Огорчать её я не хочу. А то она расстроится, в её жизнь войдёт горе горькое, трагедия и прочее-прочее, что, в конечном счёте, приведёт к тому, что она сделает те же выводы, что и я, а жить с этим ей, возможно, будет тяжелее, чем мне и при определённых внутренних обстоятельствах она чего доброго так и сделает. А может она и так знает и чувствует гораздо больше меня – я не знаю. Она – женщина. Она моя любимая женщина, хотя я знаю, что то, что Женщина так много значит в моей жизни – это тоже случайная хуйня. Просто программа такая, и, вообще, если я не могу найти прямых аналогий с жизненными ситуациями, историями и любыми эмоциями в принципах работы компьютера, то это означает только одно – я не программист и просто не нахожусь на достаточном для этого уровне компетентности.
Потому-то я и хотел назвать этот роман « История Красивой Сказки, восстановленная мною на основе её отрывочных фраз, произносимых ею на смертном одре в перерывах между приступами удушья». Потом мне показалось этого мало, и я решил, что названий должно быть много, точнее, 13, и каждый читатель должен иметь возможность выбора контекста. Потом пятый вариант показался мне настолько удачным, что я решил оставить только его, поскольку всё равно всё в этом мире действительно однохуйственно.
И ещё. Я, конечно, никого не хочу расстроить, но День Сурка не закончится никогда. И, в принципе, это похуй.
Весь наш мир представляет собой компьютерную игру, в которую при этом никто не играет, да и за компьютером никто не сидит. Да и компьютера никакого нет. Есть дискетка, лежащая где-то в бомжовьей моче на свалке Вселенной. Поскольку игра предельно примитивна, она не только вполне помещается на дискетку, но там ещё и остаётся довольно много места для абсолютной пустоты.
И нет ничего удивительного, что видеть эту свалку со стороны мы не можем, поскольку находимся внутри. А если совсем уж честно, то и свалки никакой нет, как нет и дискеты.