Я, бабушка, Илико и Илларион
Шрифт:
Сначала он осторожно извлек горлышка, потом весь разбитый кувшинчик и удивленно посмотрел на нас.
– Что это? – спросил еще более удивленный Илларион. Илико не ответил. Он быстро вынул из кувшинчика тряпку и дрожащими руками развернул письмо.
– Дай-ка прочту! – сказал я.
– Отстань, я сам умею читать! – огрызнулся он и начал: – «Я, Леварсий Чигогидзе, пишу это письмо перед своей смертью. Прожил я жизнь без радости. В последнем куске хлеба себе отказывал, копил копейку про черный день. Подорвал свое здоровье. Вот и умираю теперь. Одно утешение – не пропали даром мои труды, У яблони, под большим камнем…»
Илико задрожал
– Ну, чего ты стал? Читай дальше!
Побледневший Илико проглотил слюну и дико взглянул на Иллариона.
– Да скажи же, что там написано!
Я протянул к письму руку, но Илико резко оттолкнул ее, поднес бумагу к глазам и прохрипел:
– «Под яблоней, где лежит большой голыш… Сидел я днем и ночью… Так и прошла моя жизнь… Да хранит господь моего Илико… Аминь…»
Илико сложил дрожащими руками письмо и спрятал его в карман.
– Ничего не понимаю, – сказал Илларион, – зачем ему понадобилось закапывать письмо в землю? Положил бы на стол…
Я больше не мог вытерпеть. Чтобы не расхохотаться и не провалить все дело, я сослался на страшную жажду и убежал к роднику. Нахохотавшись, я вернулся в виноградник. Илико и Илларион сидели на траве и курили.
– Пожаловал? Ну, за работу! – встал Илларион.
– Илларион, дорогой, может, хватит на сегодня? Что-то нездоровится мне…
– Да что ты!
Илларион взял Илико за руку, нащупал пульс. Тот прикинулся умирающим.
– Ты иди, Илико, приляг, а мы поработаем.
– Нет, Илларион, идите и вы, отдохните!
– Что ты, Илико, какой там отдых!
– Говорю тебе, идите!
– Бросить тебя больного, одного? Ни за что!
– И не подумаем! – добавил я.
– Сукин сын! Ты что, сегодня помешался на работе? Катись домой!
Илико терял терпение.
– Как же так, Илико, ведь день только начался?.. – Голос Иллариона звучал сочувственно.
– Вы что, оглохли? Говорю вам – идите домой, оставьте меня в покое!
– Тебя нельзя оставлять одного!
– Илларион Шеварднадзе! Христом богом тебя прошу: уйдите!
– А как же с виноградником?
– Не твоя забота!
– Что на тебя нашло, старик?
– Отстаньте! – заорал вышедший из себя Илико. – Убирайтесь! Земля моя! Как хочу, так с ней и поступлю! Слышите?!
– Воля твоя… Завтра прийти?
– Ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю! Не нужна мне ваша помощь! Отстаньте от меня! Уйдите! – завизжал Илико. – Понятно вам? Убирайтесь!
Мы выбежали со двора…
…Еле дождавшись утра, сгорая от любопытства, мы подкрались к дому Илико. Огромный камень под яблоней, который не могли бы сдвинуть десять дюжих молодцов, был отвален в сторону. На его месте зияла черная яма. Оттуда доносилось тяжелое дыхание и летели комья земли…
– Начал! – прошептал Илларион.
– Видно, всю ночь копал! – сказал я.
– Илико! – позвал Илларион.
Из ямы сперва показались руки, потом высунулась повязанная платком голова, наконец вылез сам Илико.
– Чего тебе? Какого черта притащился?!
– Пришел тебя проведать… Думал, заболел… А ты… Что ты делаешь, Илико?
– Колодец копаю!
– Колодец? Так у тебя ведь есть и колодец и отличный родник!
– Есть! А теперь копаю еще запасной! Имею право?
– А в винограднике работать не будем? – спросил я.
– Вон! – крикнул Илико, вылезая из ямы. – Убирайтесь, ироды!
Задыхаясь от сдерживаемого смеха, мы с Илларионом выскочили на дорогу…
…Всю
– Хватит с него! – заявил Илларион. – Умрет старик… Сегодня ночью надо кончать.
С наступлением темноты мы залегли в засаде неподалеку от яблони и затаив дыхание стали ожидать триумфального конца нашей великой затеи.
Время близилось к полуночи, когда раздался скрип отворяемой двери. Вскоре мы увидели Илико. Он подкрадывался к яме, точно партизан к вражескому часовому. Еще минута, и Илико исчез в ней. Мы подползли к самому краю ямы. В кромешной тьме колодца слышались учащенное дыхание и глухие удары заступа. Вдруг на дне ямы что-то звякнуло. Мы бросились в кусты. Спустя несколько минут из колодца с большим глиняным горшком в руках выкарабкался Илико. Он присел под яблоней, перекрестился и запустил руку в горшок… Лицо его приняло вдруг страдальческое выражение, он быстро выдернул руку из горшка и поднес ее к носу. Рука по самую кисть была вымазана в точной копии той дьявольской смеси, с которой при несколько иных обстоятельствах довольно близко познакомились я и Илларион.
Илико долго сидел молча, не двигаясь, понурив голову. Потом заговорил тихо, словно про себя:
– Илларион Шеварднадзе, победил-таки ты меня! Осрамил на весь свет! Заставил вырыть два колодца из-за этой вот дряни! – Он пнул ногой горшок. – Что ж, твоя взяла! Пусть будет так!.. Знаю я, сидишь ты теперь где-то в кустах и ржешь, как жеребец… Сиди, сиди, так-то для тебя будет лучше! Покажешься убью! Зарежу!.. А где этот ублюдок Зурикела? С тобой, конечно! Где же еще быть ему!.. Впрочем, ты тут ни при чем… Я сам, старый болван, виноват во всем!.. Нашел кладовладельца – своего нищего отца!.. О, разбить бы этот горшок о ваши подлые головы, а потом и умереть не жалко!.. Отойду немного, тогда и приходите, насладитесь победой, а до этого не смейте показываться! Прикончу обоих! Не вас, так себя убью, избавьте от греха!..
Илико встал и направился к дому. Вдруг он повернулся к укрывавшим нас кустам и сказал:
– Завтра утром, с восходом солнца, жду вас в винограднике! Попробуйте только опоздать, бездельники!
Мы выбрались из своей засады, взялись за заступы и до самого утра копали землю в винограднике нашего милого ворчуна Илико.
Пакизо
У меня, бабушки, Илико и Иллариона есть одна общая корова. Зовут ее Пакизо. Пакизо – ровесница бабушки. Ну, если не бабушки, то Илико, во всяком случае. Вот уже пять лет, как Пакизо упорно отказывается от выполнения своих материнских функций. Как только мы ее ни кормили, чем только ни поили, какими только лекарствами ни пичкали – ничего не помогло: Пакизо не желала стать продолжательницей своего рода. Однако, несмотря на это, она доилась, и мы простили ей отсутствие материнских чувств. Согласно правилам компаньонства, Пакизо по очереди жила то у нас, то у Илико, то у Иллариона. Она одинаково любила и уважала всех своих хозяев и одинаково голодала у каждого из них. Это была на редкость рассеянная корова. Она охотно заходила в любой двор, где только видела раскрытые ворота; безропотно позволяла подоить себя каждому, кто только подходил к ней с подойником.